Гусарские страсти
Шрифт:
Однако обстоятельства — не сахар. Он уходил с утра в казарму и возвращался домой только спать. Иногда и не возвращался, ночевал в роте. А что делать в пустой квартире? Да и не пустой вообще-то! Зампотыл Зверев подложил свинью. В квартире, где Ромашкину выделена комната, оказывается, проживало еще и семейство уволенного капитана. Уволенный капитан Карпенко все сдавал и сдавал должность, но его не рассчитывали и не рассчитывали. Потому что капитан Карпенко все ротное имущество частично разбазарил, частично пропил. Теперь покрывал недостачу по ночам: что-то где-то добывал, а утром сдавал по накладным
Никита вскоре после отъезда жены получил контейнер с вещами от родителей: холодильник, стиральную машину, старенький телевизор, кресло и несколько заколоченных ящиков, в которых обнаружились картошка, лук, грибы, соленые огурчики в банках, варенье, тушенка, крупы. Отлично! Хоть изредка можно будет самому покухарничать, а не в столовке язву желудка наживать.
Ночи уже стояли на удивление промозглые и прохладные. Днем — пекло, а ночью — холодрыга. Его пятый этаж продувался через щели рассохшихся оконных рам и дверей. И вот открытие: батареи отопления имели место быть, висели на стенах, но парового отопления, как такового, по проекту вообще не предусматривалось. Туркестан ведь! Жара! И гарнизонная котельная отапливала казармы, а для пятиэтажек в городке подразумевалась только горячая вода. На самом деле и холодная вода, выше второго этажа почти не поднималась — не хватало напора старенькой водокачки. Горячей воды не было вовсе.
Из-за вечной мерзлоты лишь две из трех комнат в квартире были обитаемы. В одной — Ромашкин и тараканы. В другой — семейство Карпенко и, наверное, тоже тараканы. Изредка к Никите приходил полосатый котяра. Не тот ли, что пуганул его на пороге «гадючника»? Вроде тот. Похож. Котяра с энтузиазмом охотился на тараканов, за что Никита простил ему вероломно сожранные сосиски. Запирал на ночь в комнате вместе с собой: охоться на здоровье, полосатик! Уж лучше мягкие «топы-топы» в темноте, чем насекомное шуршание.
Пришедшие багажом шмотки стояли в третьей, дальней комнате. Что-то распаковал, до чего-то руки не доходили. У него не доходили, а у кого-то дошли. Обнаружил, что один из ящиков вскрыт: крышка оторвана, но аккуратно приставлена обратно. Заглянул внутрь — пусто. А вроде должна быть картоха. Никак соседи подсуетились. Ругаться с ними? Дети голодные…
— Сосед! Сосе-ед! — позвали с кухни. — Ромашкин! Никита!
Ну, он сосед, он Ромашкин, он Никита. Чего надо-то? Мало того, что обнесли, так еще и зовут! Весело им!
— Лейтенант! Иди к нам! Присоединяйся! А то совсем отощал, покуда укреплением воинской дисциплины занимался!
Зовут — надо идти. А надо? Так ведь… зовут.
На кухне в центре стола стояла бутылка водки. Еще тарелки с закусками и большущий казан картошечки с тушенкой.
— Сан Саныч! Откуда такое богатство? — не без деликатной фальши удивился Никита.
— Чудак ты! — не моргнул глазом бывший капитан. — Это ж все твое! Кроме водки, заметь, кроме водки! Думаем, так и так гибнет добро. Решили, чем можем, поможем! Ну? Пьем и закусываем?! Держи огурчик! И помидорчик! И капустку! Грибки, картошечку! Рюмочку,
— За что выпьем? — поднял рюмку Ромашкин.
— А выпьем мы, дорогой сосед, за скорейшее возвращение на Родину. Чтоб этому Туркестану ни дна, ни покрышки! Пропади он пропадом, треклятый!
— Грустно. Ладно, за возвращение так за возвращение… — Глыть! — А второй тост я предлагаю за нас. За дружбу и взаимовыручку между соседями. За сосуществование.
— Вот это дело! И пусть наше сосуществование будет недолгим! Не более месяца! — пожелал самому себе Карпенко. — Нет, ты пойми меня правильно, я не про тебя! Просто надоело, понимаешь, бедовать тут! Не живем, а существуем! Сосуще… ствуем. Нет, ты прикинь, почти полгода как из армии турнули, а уехать на ридну Украйну никак!
— Вот именно, что турнули! Чудо-юдо ты мое! — с горечью сказала соседка. — Ни зарплаты, ни документов на отъезд. Когда же конец мытарствам!
— Скоро, радость моя, скоро! — капитан махом опустошил стакан. — Ух-х! Ненавижу я эту армию, эти пески, эту пыль! Черт бы побрал комиссаров и командиров, туркменов и узбеков, танки и самоходки, пушки и пулеметы! Ух-х, жисть!.. Заспеваемо, лейтёха?.. И в дорогу далэ-э-эку ты мэни на зори провожала…
— … и рушник вышиванный на счастье дала! — подтянул Никита. Грустно всё…
— Чэ-э-эрвону руту, — пригорюнилась супруга Карпенко, ни слуха, ни голоса, но разве важно? — нэ шукай вэчэрамы…
— Это не оттуда, жинка!
— Тай, какая разныця!
— А и верно!
— И водка тут — дерьмо! — ляпнул Никита. Спохватился: — Нет, я не в смысле эта ваша, а вообще! В смысле, местная!
— Дерьмо, дерьмо… — закивал Карпенко. — Ну что? Еще по одной? У меня там еще две…
Поутру башка трещала, как арбуз, проверяемый на прочность крепкими руками. Дерьмо водка, да.
Никита побрел к офицерской столовой завтракать. Не хочется, но надо. Здоровье в аптеке не купишь, а продать его можно по дешевке на любом углу. Или вообще за так отдать. Надо что-то в себя забросить, надо. Он бы удовольствовался остатками вчерашнего пиршества, но… никаких остатков на кухне. Всё подмели, голодушники… Впрок наелись, Карпенки?
Ну да не суди, и не судим будешь.
Он подсел за столик к взводному Шмеру, почти уже приятелю:
— Мишка! Вот как тебе тут служится? Не томишься? — задал риторический вопрос, ковыряя вилкой яичницу. — Почему все мучаются и ненавидят этот гарнизон? Казалось бы, тепло, фрукты-овощи. Не Крайний Север или Забайкалье! А народ так отсюда рвется — куда глаза глядят!
— А тоскливо тут! Чужая страна, ноль цивилизации. Вот я — попал в Педжен два года назад, живу бирюком, ни бабы, ни угла. Торчу в этой занюханой общаге один одинешенек, чтоб ей сгореть! Тьфу-тьфу-тьфу!!! Не дай бог, конечно, а то в казарме поселят. А где тут жену найдешь? Туркменку? За нее калым нужен. Выкупить невесту — зарплаты за пять лет не хватит. В России или в Бульбении я б давно девку нашел, и не одну! Но сюда-то кто добровольно поедет? Не дуры все-таки. То есть дуры, конечно, но насчет сюда — не дуры. Скажешь, нет? Вот и от тебя женка сбежала…