Гусарские страсти
Шрифт:
— Хоть два литра!
— Раз так, то два.
— Ты же сказал: литр!
— А ты же сам сказал: два!
Да, Шмер он и в Африке Шмер…
— А если ты и впрямь в Афган намылишься, Никит, я в той мансарде и обоснуюсь. Хоть будет куда баб водить, а то ведь… Да что говорить! В прошлом году из Кинешмы приехала к бойцу сестра. Девка в самом соку! Груди — во! Задница — во! И хочет! А где, спрашивается? Ну, я ее брата в увольнение отпустил на три дня, на своей койке в общаге поселил — он там и дрых все три дня. А сам — к Шкребусу, у него как раз жена к мамаше уехала. Квартира,
— Погоди, Миш! Какую крановщицу?
— Ну, сестру эту. Она из Ивановской области. Там с мужиками дефицит жуткий, она в тамошней Кинешме на башенном кране и работает. «Мне сверху видно все, ты так и знай!» А изголода-алась! В смысле, по мужикам. Так что и мне, и Шкребусу-Ребусу хватило — за глаза и за уши.
— За глаза? За уши? Камасутра какая-то.
— Да нет! Не цепляйся к словам. Мы так, по-простому, даже не одновременно, а в очередь. Но! Практически без перерыва. Говорю, изголодалась…
— Вот так вот трое суток без перерыва? — Ромашкин выразил сомнение не насчет ивановской «широты души», но насчет физиологической мощи сослуживцев.
— Нет, ну там… за водкой сгонять, арбузов прикупить, то да сё. У Шкребуса мотоцикл. Так мы на нем втроем… О! Мотоцикл! На нем и «спалились».
— То есть?
— Да за водкой как раз рванули, затарились, арбузов на базаре набрали. У остановки разворачиваемся на скорости — арбузы меня потянули вправо, Глобус руль не выправил, и мы дружно брякнулись. Нет, все живы, даже не поцарапаны. Поддатые уже. Мотоцикл ревет, колеса крутятся в воздухе, мы с крановщицей ржем, Шкребус-Ребус матерится!.. А там женщины на остановке маршрутку ждали. Среди них — и жена командира полка, и жена комбата. Короче, настучали…
— Понятно. Девицу — домой, вас — на гауптвахту.
— Если бы! Нам — по выговору, а ее мы за сестру Шкребуса выдали, у него ведь обитали. А, тогда ладно! А что «ладно»?! Лучше б ее сразу домой! А то, говорю же, изголодалась. Мы, конечно, орлы, но всему есть предел. И к Шкребусу жена должна вот-вот вернуться. В общем, еле отправили подругу эту домой, неделю отъезд откладывала.
— И ты, значит, хочешь снова ее призвать в гости? Теперь в мою квартиру?
— Да ладно тебе, Никит! Ты ж в Афган еще не собрался!..
Квартирка оказалась без удобств, с водопроводом на улице, с печным отоплением, без газа. Забор, огораживающий дворик, повалился в одном месте внутрь, в другом — к проулку. Сам дворик страшно запущен — мусор вдоль стен, большая куча глины перед незасыпанной ямой. Глубину ямы определить невозможно — наполнена водой. Шмер пояснил, что год назад в мансарды планировали провести водопровод, но трубы пропали… тыловики, видно, продали.
Никита с опаской ступил в накренившийся влево и назад туалет. Строение шевельнулось, но не рухнуло. Ну-ну, сегодня пронесло. А завтра? Завтра будет лучше, чем вчера!
Внутри домика за входной дверью — веранда, маленькая кухня с печью, прихожая с лестницей на второй этаж и две одинаковых комнаты одна над другой,
Соседей — двое. У одного — такая же квартирка, у другого — половина дома.
…Шмер таки навязался к Ромашкину в квартиранты (напомнив несколько раз, кто, собственно, помог с жильем). В довесок привел с собой ординарца, молодого солдатика Кулешова. Курсант был рад до безобразия: варить каши и супы веселее, чем бегать по тактическому полю и маршировать на плацу. Так и зажили втроем в разных комнатах, на разных этажах. Кулеш в тещиной поселился.
После окончания проверки офицеры роты настояли на «вливании» в коллектив. Ритуал нехитрый: купить много спиртного и закуски, собрать всех вместе и напоить. Одновременно с Никитой пришлось и Шмеру обмывать новое звание — «старший лейтенант». Съездили в город, набрали зелени, овощей, водки, банок с рыбными консервами. Накрыли стол в подвале, в каптерке. Ну-с, приступим?
Приступи-или… В общем, все как всегда. Вплоть до полного безобразия. Самое безобразное безобразие — ротный Неслышащих, дозрев и перезрев, принял шкаф с шинелями за сортир и того этого… окропил желтеньким. Нет, ему кричали, но он-то — Неслышащих. И Несоображающих, блин! Матерясь, вытолкали ссыкуна за дверь. Обратно к столу он не возвратился. А шинелки… Ладно, завтра. Будет лучше, чем вчера. Там посмотрим. Не прерывать же застолья!
Никита все-таки прервал — сам для себя. Пора-пора. Тихо-тихо, по-английски, не прощаясь. Нет, серьезно, мужики. Иначе в недалекой перспективе будет циррозно… Спать пора, уснул бычок, лег в коробку на бочок.
Ага, как же! Только он выдохнул — примчался посыльный: срочный вызов в штаб полка! Снова здорово! Что еще?!
В кабинете замполита солдатик-киргиз, из второго взвода, с перевязанной свежими бинтами головой, тщился написать по-русски объяснительную. Бердымурадов нависал над ним со спины, пытаясь направить на путь истинный, то бишь более-менее грамотный.
— А-а! Лейтенант! Полюбуйся, что у тебя в роте творится! — воскликнул Бердымурадов.
— А что творится? — осторожно спросил Ромашкин, стараясь дышать в сторону.
— Не знаешь, да? А должен знать!.. — и Бердымурадов раздельно проговорил: — Командир! Роты! Палкой! Ударил! Бойца! По! Голове!.. Солдат, выйди…
Солдат вышел.
— Он что, идиот? — в сердцах воскликнул Бердымурадов
— Кто? Солдат?
— Вы мне тут не прикидывайтесь, лейтенант! Какой солдат?! Недумающих ваш!
— Неслышащих, — автоматически поправил Никита. И автоматически открестился: — Он не мой, он мне по-наследству достался.
— Какая разница! Непомнящий, Невидящий… Вбежал, понимаешь, в казарму и помочился в тумбочку дневального! Дневальный пытался что-то возразить… А ваш ротный — бац его шваброй по затылку! Он нормален, ваш ротный?
Никита неопределенно пожал плечами.
— Значит, так, лейтенант! Найти ротного, и ко мне его в кабинет! Бегом, лейтенант!
Ага, найдешь его, как же! Спрятался, поганец! А окликай не окликай — он Неслышащих…