Гусарский монастырь
Шрифт:
Вздернутый нос любопытного Ваньки, разумеется, тотчас же приклеился к щелке в двери со стороны коридора.
Прежде всего внимание нового барина привлек белевший на письменном столе листок бумаги: неподписанная вольная актерам. Степан Владимирович прочел ее, сжал губы в трубочку и положил бумагу на край стола.
В письменном столе нашлось на несколько сот рублей серебра и золота, и Пентауров с заблестевшими от удовольствия глазами несколько раз погрузил руки в монеты и даже пересыпал их, наслаждаясь их звоном.
В том же ящике лежало несколько ломбардных билетов; он пересчитал их, и цифра денег, положенных по ним, несколько разочаровала его: денег было всего сто тысяч.
Конторка оказалась запертой, но ключа к ней не имелось; Пентауров, недолго думая, подсунул под крышку небольшой медный кинжал, служивший отцу его для разрезывания бумаги, дернул, и крышка отскочила вместе с верхней планкой замка.
Но напрасно перерыл он углы конторки и всякие другие закоулки: билетов нигде больше не оказалось и, судя по собственноручным записям аккуратного Владимира Дмитриевича, более их и не было.
Цифра долгов будущего министра доходила почти до этой же суммы.
— Однако это свинство! — проговорил Пентауров, обшарив весь кабинет и остановившись около письменного стола. — Совершенно не умел вести дела покойник!
Вольная актеров опять попалась ему на глаза; он взял ее, скомкал и бросил в корзину под стол; потом снова открыл конторку, вынул документ Лени, постоял несколько минут в раздумье, сложил его вчетверо и, оглядевшись, сунул его в одну из книг, стоявших на небольшой этажерке у стены.
Духовного завещания нигде не было, и это несколько подняло дух нового владельца. Он спрятал деньги в стол, отпер дверь и позвонил в колокольчик.
— Приказчика ко мне! — приказал он Ваньке, успевшему вовремя скрыться и вновь принестись на зов.
В дверях появилась намасленная голова Маремьяна, давно ожидавшего в лакейской зова барина; пытливые глазки его глянули в кабинет, затем он вошел и низко поклонился…
— С приездом, батюшка барин! — проговорил он.
— Здравствуй… Маремьян, кажется?
— Маремьян-с…
— Сколько Баграмово дает дохода?
Маремьян слегка шевельнул руками.
— Как ведь когда-с? — ответил он. — Год на год не приходится!
— Ну, все-таки сколько же?
— Тысяч пятнадцать даст.
— На серебро?
— Нет-с, на ассигнации-с.
— Но ведь это же ужасно мало! — воскликнул разочарованный Пентауров. — Отец, я вижу, совершенно не умел хозяйничать; денежные дела я нашел прямо в невозможном виде!
Маремьян молчал.
— Надо что-нибудь предпринять, чтобы увеличить доход. А? Как ты думаешь?
— Как вашей милости будет угодно.
— Мне угодно иметь тридцать тысяч самое меньшее! Что ты на это скажешь?
— Оченно распрекрасно-с…
— Так это надо и сделать. Что вы тут сеете — рожь, конечно?
— Рожь-с.
— Ну вот! А надо сеять пшеницу — она дает вдвое больше дохода. Наши в Тамбовской губернии все ее сеют!
— Точно: в Тамбовской сеют, а у нас нельзя-с.
— Почему?
— Несходна она здешним местам…
— Вздор: какая же разница между нашей губернией и Тамбовской? Все одно и то же: только губернаторы в них разные! — Он усмехнулся своей остроте. — Затем сыр? Делаете вы сыр?
— Никак нет-с! — опешив, ответил Маремьян.
— Ну вот! А между тем он предорогой: в Петербурге к нему приступу нет! Пармезан, например? Нужно пармезан варить. Ведь коровы у нас есть?
— Есть-с… за сотню штук будет.
— Ну вот! Это же страх сколько сыра можно будет сделать. А что за театр у отца был?
— Для удовольствия своего устроили барин.
— И актеры и актрисы есть?
— Имеются-с: из наших же, из дворовых.
— И хорошенькие? Пришли их сейчас ко мне, актрис, конечно, одних, взгляну. А с остальными делами после: я еще обдумаю кое-что и решу.
Маремьян удалился, и, немного погодя, в кабинет гуськом вошли Елизаветина и несколько второстепенных актрис.
Пентауров разглядывал их в лорнет.
— Здрасте, здрасте… — говорил он в ответ на «придворные» приседанья каждой. Елизаветину он ущипнул за щеку. — Ничего… недурны… недурны… — произнес он. — Играете? Хорошо играете? Посмотрю… Ты, как тебя?
— Елизаветина-с…
— Зайди ко мне вечером: я кое-что объясню тебе… роль пройдем одну.
Он опять ущипнул ее за щеку и милостивым движением отпустил актрис.
«А Ленька куда лучше их!» — думал он, провожая их взглядом.
Напрасно в тот день поджидали в Баграмове гонца с бумагой от Пентаурова: вместо него к следующему полдню прикатил из Рязани сам Степан Владимирович.
Людмила Марковна была в своей комнате.
— Бабинька, я весь дом перевернул из-за вас! — громко заговорил он, входя к ней. — И нигде, ни в конторке, ни в столе никакой Лениной вольной не оказалось!
— Не оказалось? Как так? — проговорила Пентаурова.
— Не знаю: решительно все перевернул и ничего не нашел!
Людмила Марковна вперила свой тяжелый взгляд в лицо внука, но он так прямо глядел в глаза ей и так искренно говорил, что присущее ей чутье обмануло ее.
Людмила Марковна позвонила и приказала позвать Леню.
— Куда покойный положил твою вольную? — встретила она ее вопросом.
— В конторку.
— При тебе?
— И ключ тебе отдал?
— Да! — Леня вынула ключ из кармана и показала его. — Вот он!
Пентаурова перевела глаза на внука.
— Как же ты в конторку попал?