Гусляр навеки
Шрифт:
Гаврилов не хотел быть рыбой. Даже за кассеты.
Ночью он разобрал прибор и тщательно исследовал его.
Ранее его не тянуло к изобретательству, потому что лично его это не касалось. Испытание, которому его подвергли соседи, дало толчок его творческой энергии.
Разумеется, сообразительному подростку ничего не стоило поменять в приборе полюса и получать поощрения за грубость или отлынивание от работы. Но Гаврилов сделал шаг вперед, потому что был талантлив.
За ночь он разобрал на детали ценный
К утру новый вариант прибора был готов и отлично уместился в дедушкином серебряном портсигаре. И Гаврилов лег спать.
Разбудил его голос Грубина.
– Коля! – кричал Грубин со двора. – Сутки прошли. Держи деньги на кассеты. Отдавай машину.
– Сейчас приду, – отозвался Гаврилов.
Грубин и Ложкин стояли посреди двора.
Гаврилов вынес им прибор. Свой лежал у него в кармане.
– Давайте кассеты, – сказал он.
– Вот деньги. – Грубин полез в карман. Грубин держал слово.
– Не нужны ему деньги, – отчеканил Ложкин. – Деньги развращают молодежь. Пускай скажет спасибо, что мы его добру учили.
– Вы обещали, – кротко сказал Гаврилов.
– Вот сейчас твоей матери скажу, как ты взрослых шантажируешь! – возмутился Ложкин. – Да я... Да как ты...
И Ложкин замер с открытым ртом.
– Что такое? – удивился Грубин. – Что случилось?
Ложкин хлопал глазами и молчал.
– Уловив специфическое сокращение гортани, – спокойно ответил подросток, – включилась парализующая система.
– Да как же? – Грубин был потрясен. – Ведь Ложкин к прибору не подключен!
Гаврилов ничего не ответил.
В отличие от первобытной, примитивной модели Грубина, прибор Гаврилова действовал на расстоянии.
БЕРЕГИСЬ КОЛДУНА!
В наши дни никто в колдунов не верит. Создается впечатление, что они вымерли даже в литературе. Изредка мелькнет там волшебник. Но волшебник – это не колдун, а куда более воспитанный пришелец с Запада. Пока наши деды не начитались в детстве сказок братьев Гримм и Андерсена, они о волшебниках и не подозревали, а теперь вот какой-нибудь гном нам ближе и понятнее, чем простой колдун.
Этим феноменом и объясняется то, что когда колдун вышел из леса и направился к Удалову, тот даже не заподозрил дурного.
Колдун был одет неопрятно и притом претенциозно. На нем был драный тулуп, заячья шапка и хромовые сапожки со шпорами и пряжками, какие бывают на дамских сумочках.
– Ловится? – спросил колдун.
Удалов кинул взгляд на колдуна, затем снова уставился на удочку. Ловилось неплохо, хотя и стояла поздняя осень, с утра примораживало, и опавшие листья похрустывали под ногами, как вафли.
Колдун наклонился над ведром, в котором лежали, порой вздрагивая, подлещики, и сказал:
– Половину отдашь мне.
– Еще чего, – улыбнулся Удалов
– Поделись, – сказал колдун. – Я здесь хозяин. Со мной делиться надо.
– Какой год сюда приезжаю рыбачить, – сказал Удалов, кидая плотвичку в ведро, – хозяев не видал. У нас все равны.
– Я здесь недавно, – сказал колдун, присаживаясь на корточки и болтая пальцем в ведре. – Пришел из других мест. Мирный я, понимаешь?
Тогда-то Удалов впервые пригляделся к колдуну и остался недоволен его внешним видом.
– Вы что, – спросил он, – на маскарад собрались или из больницы сбежали?
– Как грубо, – вздохнул колдун. – Ниоткуда я не сбежал. Какую половину отдашь? Здесь у тебя шесть подлещиков, три ерша и плотвичка. Как делить?
Удалов понял, что этот человек не шутит. И, как назло, на всем озере ни одного рыбака. Хоть шаром покати. Кричи не кричи, не дозовешься. А до шоссе километра три, и все лесом.
– А вы где живете? – спросил Удалов почти вежливо.
– Под корягой, – сказал колдун. – Холодно будет, чью-нибудь пустую дачу оккупирую. Я без претензий.
– А что, своего дома нету?
Рыбалка была испорчена. Ладно, все равно домой пора. Удалов поднялся, вытащил из воды вторую удочку и начал сматывать рыболовные орудия.
– Дома своего мне не положено, потому что я колдун, вольное существо, – начал было колдун, но заметив, что Удалов уходит, возмутился. – Ты что, уйти хочешь? Перечить вздумал? А ведь мне никто не перечит. В старые времена от единого моего вида на землю падали, умоляли, чтобы я чего добровольно взял, не губил.
– Колдунов не бывает. Это суеверие.
– Кому и суеверие, а кому и грустная реальность.
– Так чего же вас бояться?
Удочки были смотаны. Удалов попрыгал, чтобы размять ноги. Холодно. Поднимается ветер. Из-за леса ползет туча – то ли дождь будет, то ли снег.
– Ясное дело, почему боялись, – сказал колдун. – Потому что порчу могу навести.
– Это в каком смысле?
Глаза колдуна Удалову не нравились. Наглые глаза, страшноватые.
– В самом прямом, – сказал колдун. – И на тебя порчу могу навести. И на корову твою, и на козу, и на домашнюю птицу.
– Нет у меня скота и домашней птицы, – сказал Удалов, поднимая ведро и забрасывая на плечо удочки. – Откуда им быть, если я живу в городе. Так что прощайте.
Удалов быстро шел по лесной тропинке, но колдун не отставал. Вился, как слепень, исчезал за деревьями, снова возникал на пути и все говорил. В ином случае Удалов поделился бы с человеком рыбой, не жадный, но тут уж дело принципа. Если тебе угрожают, сдаваться нельзя. И так много бездельников развелось.
– Значит, отказываешься? Значит, не уважаешь? – канючил колдун.