Гваделорка
Шрифт:
– Немножко жалко, – сказал Ваня, чтобы добавить ценности подарку. – Но это ничего. Тебе нужнее.
Тростик не стал отказываться. Взял карточку на ладонь, бормотнул «спасибо» и уперся в нее коричневыми глазами-пуговицами.
Ваня придвинулся к Лорке, шепнул:
– А Лика, она кто? Его сестра?
– Нет… но почти. Она его отыскала в прошлом году… Я потом расскажу.
2
История знакомства Лики и Тростика выглядит так.
Началось с того, что год назад Анжелика Сазонова поспорила
Глобус был блестящий, лимонный, размером с маленький арбуз. Расчерченный тонкой градусной сеткой, усыпанный черными веснушками звездных отметин и мелкими надписями (Лика специально подходила вплотную, чтобы разглядеть). Его оплетали никелированные кольца и дуги. А держался этот симпатичный шарик на лакированной подставке с четырьмя точеными столбиками.
Герман Ильич поведал шестиклассникам, что глобус был подарен ему в давние времена дядюшкой, штурманом дальнего плавания.
– В ту пору он был заключен в обшарпанный деревянный ящик…
– Дядюшка? – сказал Тимофей Бруклин.
– Глобус, – оч-чень терпеливо уточнил Ильич. – Мне ящик не понравился, и я смастерил вот эту подставку. Сам вытачивал в школьной мастерской ножки на токарном станке…
– Вы умеете? – простодушно удивилась Иринка Иванова (она нравилась Лике, потому что всегда говорила, что думала).
– Естественно. Художник с детских лет должен владеть не только кистью и карандашом…
Герман Ильич был не просто учитель рисования, а именно художник. И в душе, и снаружи. Его крупную, плотно посаженную на плечи голову окутывала курчавая, очень светлая (почти седая) шевелюра. На орлином носу косо сидели (и часто срывались) старомодные очки. Маленькие черные глаза всегда блестели – видимо, от вдохновения. Вместо пиджака Ильич носил широкую, как колокол, вельветовую куртку. Его движения были порывистыми, характер – неровным. Впрочем, во всех случаях жизни Германа Ильича не покидала учтивость. К ученикам он обращался на «вы».
– Выглядит как старинный! – похвалил глобус Иринкин брат-близнец Стасик. – Будто с «Санты-Марии».
– Нет, это, разумеется, не древность. Такие глобусы есть на судах и сейчас. Хотя, скорей всего, просто по традиции. В нынешний век спутниковой навигации это уже анахронизм…
– Чего-чего? – переспросил Тимофей Бруклин.
– Повторяю для… любителей простоты: устаревший прибор.
Герман Ильич предложил «уважаемым коллегам» изобразить глобус в своих альбомах. С натуры.
– Удачные работы могут положительно сказаться на ваших годовых оценках.
Большинству эти оценки были по фигу. Поставят «зачет» – ну и ладно. Однако почему бы и не порисовать такую интересную штуку? Тем более что можно во время урока и языком почесать, и даже анекдоты порассказывать (иногда такие, за которые пацанам доставалось от одноклассниц учебником по темени).
Ильич не требовал тишины: он был демократичен. Кстати, выглядел он старше своих лет, а было ему немногим за тридцать. Лика считала, что прозвище Ильич ему совсем не подходит. Но что поделаешь – прилипло…
Закончить
– Дорисуете дома и принесете на следующий урок. Кстати, последний в этом учебном году, с чем поздравляю заранее. И надеюсь на вашу сознательность…
Шестой «В» шумно распихал мятые альбомы по рюкзакам: радостный май цвел за окнами, все рвались на улицу. Насчет сознательности Ильич это зря. Большинство и не вспомнит про задание, а на последнем уроке каждый что-нибудь наврет о потерянных красках, забытом альбоме или нехватке времени…
Лика, однако, дома закончила рисунок. Потому что глобус ей нравился. Она подождала, когда высохнет желтая акварель, белой гуашью мазнула на ней блик, а тушью раскидала черные звездочки и линиями-ниточками небрежно наметила градусную сетку. Решила, что Ильичу понравится…
Герман Ильич на последнем уроке и правда одобрил ее работу. Но…
– Должен, однако, заметить, сударыня, что вы проявили некоторую небрежность. Мастера акварели добиваются бликов на предметах тем, что оставляют частичку незакрашенной, белой бумаги. Вы же решили, как проще, и прибегли к гуаши. Поленились…
Лика буркнула, что она не мастер акварели, и добавила: «Подумаешь!» Поскольку Ильич оказался прав.
– А кроме того, здесь налицо досадная ошибка…
– Какая? – взвинченно сказала Лика. Потому что кто же любит критику.
– Повторяю: досадная. Смотрите… – Он поднял рисунок к плечу. – Тени от ножек у вас протянулись вправо, а…
– Сазонова, встань, – попросил Тимофей Бруклин. – Где у тебя тени от ножек?
– Тени от ножек глобуса, Бр-руклин, – изобразил героическую сдержанность Ильич. – Они направлены вправо. Следовательно, источник света, в данном случае окно, расположен слева. Как оно и было в действительности. И вам, коллега, следовало свой гуашевый блик нанести с левой стороны шара.
Лика откинулась к спинке стула (Ильич позволял беседовать с ним не вставая). Она теперь знала, как возразить.
– Вы забыли, Герман Ильич, что в тот раз лучи падали на дверь, и она их отбрасывала (смотрите, какая блестящая). Их отражение на глобусе и блестит.
– Гм… Но отражение окна в данном случае все равно должно иметь место. Это во-первых. А во-вторых, зрителю, который станет рассматривать рисунок, неведомо, что где-то поблизости наличествует блестящая дверь. И он будет иметь право на недоумение…
– По-моему, вы просто придираетесь!
– Вот как? В вашем утверждении нет логики. С какой стати мне к вам придираться?
– Не знаю. Может быть, от плохого настроения, – заявила Лика.
В классе хихикнули.
Ильич поймал упавшие с «клюва» очки, почесал ими заросший белыми кудрями висок. Спросил безукоризненно светским тоном:
– Не кажется ли вам, сударыня, что вы начали слегка хамить?
Лике казалось. И хамила она сознательно. Потому что Ильич сладковатостью манер и неожиданно плавным поворотом головы вдруг напомнил ей Феодосия Капканова. И она сказала, что если считать хамством правдивые слова, то конечно…