Гвардеец Гора

Норман Джон

Теперь бывшая Пегги Бакстер с Земли, обнаженная и в стальном ошейнике ее хозяина, Тасдрона из Виктории, танцевала перед нами в качестве горианской девушки-рабыни.

Я отхлебнул турианского ликера. Я чувствовал очаровательную, маленькую, темноволосую рабыню, стоящую на коленях совсем близко от меня, слева за мной. Она положила ладонь на мою левую руку.

Я смаковал ликер и наблюдал танец рабыни. И я улыбался, ощущая учащенное дыхание маленькой рабыни рядом со мной.

— Такие движения, конечно, — говорил Глико, — инстинктивны в женщине.

— Да, — согласился Тасдрон.

— О, — выдохнула маленькая рабыня рядом со мной, — о!

Я улыбнулся. Я понял, что она еще не видела танец женщины-рабыни.

Са-иила,

обычно исполняемая в обнаженном виде, как будто низкой рабыней, и девушкой, свободной от всех помех, кроме ее ошейника, считается одним из наиболее сильных танцев рабыни на Горе. Он исполняется по-разному, но вариации, практикуемые в приречных городах и, в общем, в бассейне реки Воск, по моему мнению, одни из красивейших. К лучшему или худшему, но в горианском танце рабыни нет или почти нет стандартов. Танцы могут различаться от города к городу, от поселения к поселению и даже от таверны к таверне, но они, вероятно, варьируются в зависимости от исполнительницы. Это происходит потому, что каждая девушка, в своей манере, привносит в танец природу собственного тела, свои манеры, собственную чувственность и потребности, индивидуальность. Для женщины танец рабыни уникально личностный и творческий вид искусства. К тому же, конечно, он дает ей удивительную возможность глубокого самовыражения.

«Все они носят ошейники», — такова первая часть неформального обмена мнениями, которое любят горианцы. Вторая и заключительная часть этого обмена такова: «Но все они в ошейнике разные». Это проясняет отношение горианца к девушке-рабыне. В одном смысле она — ничто, но в другом смысле она драгоценна и является всем.

Известный совет, данный смелыми горианскими врачами свободным женщинам, которые консультируются по поводу своей фригидности, звучит, к их стыду, так:

— Выучите танец рабыни.

Еще один совет, обычно даваемый свободной женщине, выпроваживаемой из кабинета врачом, раздраженным ее надуманными недомоганиями, таков:

— «Стань рабыней». Половая холодность, безусловно, неприемлема в рабынях. Если ничего не помогает, то она будет выбита из ее прекрасных тайников кнутами.

Я почувствовал, как очаровательная темноволосая рабыня крепко сжала мою руку.

— Она неплоха, — сказал Тасдрон, наблюдая за танцовщицей.

— Она великолепна! — выдохнул Глико.

Я посмотрел через стол. Лола, на коленях, полулежа в руках Каллиодороса, держащего руку у нее в волосах, не могла отвести глаз от танцовщицы. Она глубоко дышала. Я посмотрел направо. Флоренс в короткой желтой тунике стояла на коленях позади Майлза из Вонда, вцепившись в него, ее пальцы схватились за его тунику, ее подбородок был на его правом плече. Она тоже глубоко дышала.

— Господин, — шептала она ему. — Господин.

Я отпил еще ликера. Он был вполне хорош.

Пегги теперь танцевала на коленях в конце стола, используя его в своем танце, опираясь на него животом, трогая его руками, и телом, и губами.

— О-о-о! — произнесла маленькая рабыня, держа мою руку.

Я улыбнулся. Са-иила, конечно, не тот тип танца, который может быть исполнен свободной женщиной.

Теперь Пегги отошла от стола на изразцы и на спине, на боку и коленях то простиралась ничком, то затихала распростертой, то извивалась, как будто в разочаровании и одиночестве.

Я внимательно наблюдал за танцовщицей, как она сжимает кулаки на изразцах, царапает ногтями их гладкую поверхность, поворачивается боком, прижимается бедром, поднимает колено, поворачивает голову, трясет волосами из стороны в сторону. Она лежала на спине, плача от отчаяния, причиняя боль ладоням, разбивая пятки. Она как будто находилась в клетке, запертая вдали от мужчин.

Затем она перекатилась на живот, поднялась на руки и на ноги, опустив голову, и замерла на мгновение в такой

позе. Именно в этот миг музыка вступает в новую фазу, менее яростную, почти лирическую в своей трогательности. Девушка ползет несколько футов налево и поднимает голову. Она вытягивает вперед свои маленькие руки. Кажется, что здесь встречается какой-то барьер, какая-то стена. Затем она поднимается на ноги. Она быстро двигается вдоль нее, в грациозной, испуганной спешке танца, ее руки как бы ощупывают расположение твердых барьеров, те невидимые стены, которые, кажется, окружают ее. Девушка стояла и смотрела нам в лица, затем опустила голову на руки, нагнулась и распрямилась, откидывая голову и волосы назад. «Я?» — казалось, спрашивает она, как будто вглядываясь в грубого тюремщика, подошедшего к дверям ее темницы. Но там, конечно, никого нет, и из представления это совершенно понятно. Затем, представив себя внутри темницы, подчиняясь трогательной фантазии, она готовит себя для господина, кажется, выбирая шелка и драгоценности, нанося косметику и духи. Она окутывает себя игривым, воздушным великолепием рабыни. Затем она скрещивает запястья и двигает ими, как будто они связаны. Потом она вытягивает руки, как будто ремень, привязанный к ним, сильно натянут. Кажется, будто она, с поднятой головой, связанная рабыня, выводится на поводке из темницы. Но у ворот, конечно, она разводит руки, показывая нам, что она все еще в заключении. Она отступает в центр темницы, падает на колени, закрывает голову руками и рыдает.

Здесь начинается следующая музыкальная тема.

Рабыня смотрит вверх. В коридоре, за воротами, слышен звук. Она вскакивает на ноги и прижимается спиной к стене своей темницы. На этот раз, кажется, там действительно есть какие-то люди, они пришли за ней. Она поднимает голову; она отворачивается; она принимает презрительный вид. Затем кажется, что она, ошеломленная, оглядывается, в то время как они уходят. Тогда она бросается на пол своей темницы. Зовя их, подняв голову, жалобно протягивая к ним руки. Она умоляет, чтобы на нее обратили внимание.

Вот рабыня отпрянула назад, поднимаясь на ладонях, испуганная. Ворота ее темницы открыты. Она быстро становится на колени в позу угождающей рабыни. Очевидно, она боится грубых тюремщиков. Похоже, что она дважды получает удар кнутом. Затем она снова принимает позу угождающей рабыни и кивает головой. Она хорошо понимает, чего от нее ждут. Она должна хорошо проявить себя на изразцах праздничного зала. «Да, господа!» — кажется, говорит она. Но как мало ее тюремщики, возможно, простые и невоспитанные парни, понимают, что именно этого — угождать — она и желает так глубоко и отчаянно. Как долго она ждала, в жестоком разочаровании, неудовлетворенная и одинокая, в клетке, этого момента, этой драгоценной возможности, когда ей, простой рабыне, будет дозволено представить себя на обозрение своего господина. Как могут они понять мучительность и важность этого момента для нее? Ей дана возможность показать себя перед господином! Кто знает, сможет ли она когда-нибудь в этом большом доме, в котором есть такие клетки и тюремщики, снова получить такой шанс?

Рабыня изображает, что она поднята на ноги, и ее запястья жестоко связаны у нее за спиной. Ее тело сильно сгибается, голова повернута набок. Кажется, что мужчина держит ее за волосы. Похоже, ее ждет не аристократический банкет, куда приводят разодетых в шелка рабынь, а пьяный праздник и битье кнутом. Она маленькими поспешными шагами, согнувшись, описывает широкий круг на изразцах. Затем, казалось, ее бросили на колени перед нами. Ее руки все еще были туго связаны за спиной. Она посмотрела на нас. Мы были, конечно, «хозяева», перед которыми она должна выступать. Она поднялась на ноги. Она изогнулась, как будто ей развязывают руки. Затем вытянула ноги и подняла руки над головой, как она сделала вначале.