Гвардия советского футбола
Шрифт:
Помню, приезжает однажды расстроенный: «Валя, меня в армию призывают, Аркадьев в ЦДКА зовет». Очень ему не хотелось из команды уходить, ребята, говорит, такие хорошие. Но это был его первый и последний переход, а ведь кто только не звал…
Собирались мы с ним хорошо провести отпуск, к морю поехали. Трудный был год — 1952-й, разогнали ЦДСА, ходили слухи о возможных арестах известных спортсменов. Гриша уже не играл, определенного положения не имел. Кажется, вторым тренером его хотели назначить, не помню точно. Настроение, словом, не из лучших. Он все происходящее близко к сердцу принимал, не мог иначе, и вот однажды — звонок в дверь. Чужой звонок. Открываю: двое в штатском стоят. «Собирайтесь.
Сажают в самолет, летим в Москву. На аэродроме ждал нас черный автомобиль… И оказались мы вскоре прямехонько перед очами Василия Сталина. Стол накрыт, и пошли уговоры — перейти Грише в ВВС старшим тренером. А он улучил минутку и шепчет мне: «Будут чего предлагать — не соглашайся!» И точно, отзывает меня Сталин в сторонку. «Валя, — говорит, — я вам свою дачу подарю, посодействуй». Вот ведь когда время шло незаметно: то ли бежало, то ли едва плелось. А Гриша ни в какую. А ведь кто только тогда в ВВС не перешел… Последнюю фразу Василия до сих пор помню от слова до слова. Слушал он, слушал, молчал, а потом как жахнет кулаком по столу: «Ну, ступай, черт! Если бы я тебя так не любил, как безумно люблю… Езжайте отдыхать, а передумаешь — позвони, слышишь? Дача — твоя».
Не выносил он подарков с чужого стола. И щепетильность эта с ним от рождения. Бывало много раз, перед очередным приемом после победы в чемпионате или Кубке, подбежит, улыбнется и скажет тихонько: «Валечка, будут они разное предлагать. Не бери ничего. Мы с тобой и так проживем. Ладно?» А когда стали у всех после смерти Сталина подарки отбирать, Гриша смеялся: «Вот видишь, а у нас и взять-то нечего». Бессребреник был, даже популярности своей стеснялся. Всегда, помню, идет, голову в плечи втянет, лицо к земле опустит, ворот пиджака поднимет, шапки-невидимки только и недостает. Стеснялся известности. «Боже сохрани, Валя, чтобы тебе, как жене Федотова, какие-то привилегии… В магазине там или еще где…» Кто мне только не советовал — копить, откладывать, отложить на потом, не могло этого получиться. Мы с ним иначе жили, не загадывая и не откладывая, может, потому, что очень любили друг друга, не ссорились никогда. За 17 лет — ни разу.
Запомнилось мне то выражение французской прессы. Подходит к нему очень. Ведь Гриша, как на поле, так и в жизни, совершенно не умел отмахнуться, огрызнуться в ответ, словно и не знал вовсе, что такое злоба. Переживал всё глубоко в себе, вида не показывал, что больно. Вы про его руку знаете?.. Привез он меня в Москву после эвакуации, открывает замок квартирный, толкает дверь рукой, а сам морщится от боли. И во сне она у него часто болела. А случилось это еще до войны. Он шел на верховой мяч, поданный с угла, прыгнул, а защитник схватил его за кисть и резко вниз дернул. Унесли Гришу с поля, а того костолома судить хотели. Но Гриша против был: мол, не хулиганство это, так, в горячке игры. А руку так и не смогли толком вылечить. Про ноги я уж не говорю, на них живого места не было.
…После очередной игры ребята часто у нас собирались. Обсуждали матч, ужинали. Валя Николаев в кухню зайдет, спросит: «Что, Валя, неужели всё съели? Ну, поджарь нам тогда яичницу из двадцати яиц. Глазунью, а?» Жарю и слышу, кто-то Гришу спрашивает, чего он в таком-то моменте сам-то не забил, зачем уступил другому. «Да молодой же он, ему этот гол нужнее», — сколько раз я такой ответ слышала.
Вообще он в компании особой разговорчивостью не отличался, но если говорил, то все сами собой замолкали. Хорошая та команда была, да и в целом умели тогда люди дружить… Брат мой, Георгий Жарков, популярный торпедовский игрок, в Грише души не чаял, хотя вначале, должна признаться, был против нашего брака, считал, что мы очень разные. Средний брат мой, Василий, Гришу просто боготворил. Сейчас эти слова вышли из употребления, да? Но так было,
Помню, Вася однажды забил ЦДКА прямо с углового. С тех пор Гриша над ним частенько подтрунивал: «Василий! Слышишь, майор? Я тебе тысячу раз мячик на корнер поставлю, ни разу в ворота не попадешь». Сколько раз «Торпедо» с ЦДКА играли, Жарковы выходили против Федотова, но разве мог кто-то помыслить о договорной игре?! Разве мы знали, что придет время и люди опустятся до такой низости?
Из Тбилиси его привезли Старостины. Команда была за границей, а его не взяли, ходили слухи, что собираются снять с должности второго тренера. А в Тбилиси направили молодых игроков посмотреть. Вошел он — и в ванную, всегда после любой поездки так поступал, за чистотой, здоровьем следил очень тщательно. Даже мнителен был, чуть холодный ветер подует, тут же шарф ищет горло укутать. Раздевается, а сам в зеркало смотрит.
Вижу — бледнеет на глазах. Как снег, белый стоит. Я собралась за аллохолом сбегать (у него часто в те годы печень болела), а он взмолился: не уходи! И врача запретил вызывать.
Я потихоньку к соседке — «скорую» вызвала, сына Володьку (ему четырнадцать было) в аптеку отправила, грелку приготовила. Мы все тогда вирусным гриппом переболели, а Гриша за нами ухаживал. Ну, думаю, теперь у него началось. А у него ноги холодные, пот выступил. «Скорой» в помине нет. Побежала я врача по дому искать, потом шприц, лекарства. Пришла, а он не дышит уже. Потом кто только не приходил, да ни к чему было. В истерике только и запомнила слова кого-то из армейских начальников: «Эх, Валентина Ивановна, не знаете вы, сколько интриг в последнее время вокруг Гриши плелось. Берег он вас, не говорил…»
Не могла поверить, что он умер. Приехал, вошел в дверь — и умер. Потом уже вызывал меня Гречко, официальный диагноз показывал, говорил, что одно легкое у Гриши совсем оторвалось…
Я знала только, как ему в последнее время было плохо. Так и стоит перед глазами: смотрит он в газету, будто читает, а она вверх ногами раскрыта. И накануне сон мне приснился. Вхожу я в бассейн и вижу — на дне мужчина лежит. А рубашка на нем Гришина, новая.
Он так просил меня не уходить, просил, пока говорить мог.
Однажды самолет с футболистами ЦДКА вдруг потерял управление, возникла угроза катастрофы. Григорий Федотов достал из кармана пиджака ручку, вырвал из блокнота лист бумаги и торопливо начал писать ей прощальное письмо. Потом этот случай они вспоминали с улыбкой, как с улыбкой вспоминали неожиданное (после четырех-то лет знакомства!) предложение руки и сердца, как тепло вспоминали первое свое жилье на улице Машиностроения, полученное с легкой руки самого Лихачева, как вообще вспоминается счастливое молодое прошлое.
КОНСТАНТИН БЕСКОВ
Входил он в динамовский буфет, и все забежавшие сюда в перерыв ветераны, одноклубники, подопечные, просто знакомые сразу как-то вскакивали, подтягивались, замирали, норовили заслонить рюмку и шумно здоровались, дыша в сторону. Он быстро и хитро оглядывал зал и, ни минуты не колеблясь, приветливо кивая по сторонам, а с кем-то персонально здороваясь за руку, выбирал заветный столик, на ходу соглашаясь с предложенным тут же на скорую руку меню. Он входил в зал так, как, наверное, входил в штабную палатку Суворов — с достоинством победителя. И одет был всегда безукоризненно. И выбрит чисто. Ботиночки так и сверкали… А должности и победы его были ведь уже там — в прошлом.