Гвен Винн. Роман реки Уай
Шрифт:
– Ни за что, Магон! Какова бы ни была опасность, я готов рискнуть. И мы можем рассчитывать на Джека Уингейта. Он будет рад начать действовать.
– Ах! Его нетерпение может быть опасно. Но мы попробуем удерживать его. Я не вижу особых трудностей, если будем действовать быстро. К счастью, есть благоприятные для нас обстоятельства.
– Какие именно?
– Окно.
– Ага! Где?
– В монастыре, конечно. То, которое пропускает свет – немного, конечно, – в келью девушки. К счастью, моя сестра узнала, какое это окно, и видела его снаружи. Оно выходит на территорию, где отдыхают монашки; иногда туда допускают и школьниц. Кейт говорит,
– А что потом?
– Пока ничего. Но мы должны готовиться к свиданию, которое назначит лодочник в записке.
–Ее можно написать прямо сейчас, верно?
– Конечно. Я тоже об этом подумал. Чем быстрей, тем лучше. Позвать его?
– Делайте, как считаете нужым, майор. Я вам доверяю во всем.
Майор, встав, позвонил в колокольчик. В двери столовой показался Муртаг.
– Мурт, скажи твоему гостю на кухне, что мы хотим с ним поговорить.
Ирландец исчез, и вскоре на его месте появляется уайский лодочник.
– Заходите, Уингейт, – говорит капитан; Джек заходит и остается стоять, слушая, зачем его позвали.
– Писать умеете, Джек?
Вопрос задает Райкрофт.
– Ну, капитан, я не очень много пишу, но кое-что написать могу.
–Достаточно, чтобы Мэри Морган сумела прочесть, думаю.
– О, сэр, я так хочу, чтобы она получила мое письмо!
– Есть такая возможность. Я думаю, мы вам можем это пообещать. Если возьмете вот эту ручку и напишете то, что продиктует вам мой друг майор Магон, вероятно, записка скоро будет в ее руках.
Никогда не брали ручку так охотно, как хватает ее Джек Уингейт. Потом, сев за стол, как ему приказали, он ждет.
Майор, склонившись над ним, как будто думает о содержании записки. Но это не так. На самом деле он размышляет над астрономической проблемой. За ее решением он обращается к Райкрофту, спрашивая:
– Как сейчас луна?
– Луна?
– Да. В какой она четверти? Ни за что не могу вспомнить.
– Я тоже, – отвечает капитан. – Никогда ни о чем подобном не думал.
– Луна в последней четверти, – вставляет лодочник, привыкший наблюдать за ее переменами. – Если небо не затянуто тучами, она светит всю ночь.
– Вы правы, Джек! – говорит Райкрофт. – Теперь я и сам вспомнил.
– В таком случае, – добавляет майор, – мы должны ждать новолуния. Нам нужно, чтобы после полуночи было темно, иначе не сможем действовать. Посмотрим. Когда это будет?
– Через неделю, – быстро говорит лодочник. – Тогда она зайдет, как только сядет солнце.
– Подходит! – говорит майор. – Теперь за ручку!
Склонившись к столу и расстелив перед собой лист бумаги, Уингейт пишет под диктовку. Ни слова о любви. Но содержание записки внушает ему надежду, что вскоре он сможет прошептать эти слова на ухо своей возлюбленной Мэри!
Глава шестьдесят восьмая
Недолгий разговор
– Когда кончится этот ужас? Только с моей жизнью? Неужели я всю жизнь проведу в этой жалкой келье? Я жила так счастливо, до этого самого счастливого дня, который так несчастно закончился! Я так любила, была так уверена в любви – ее награды казались мне обеспеченными – и все впустую – как жестоко кончились сладкие сны и светлые надежды! Не осталось ничего, кроме тьмы: в моем сердце, в этом мрачном месте, повсюду вокруг меня! О, какая это мука! Когда она кончится?
Так оплакивает свою судьбу английская девушка – все в том же монастыре, в той же келье. Однако сама она изменилась. Прошло всего несколько недель, но розы на ее щеках стали лилиями, губы побледнели, черты лица заострились, глаза впали, и в них всегда невыразимая печаль. Девушка похудела, хотя это скрывает просторное платье монашки: Soeur Marie теперь одевается в монашескую одежду, хотя и ненавидит ее, как свидетельствуют ее слова.
Произнося свой монолог, она сидит на краю кровати; не меняя позы, продолжает:
– Я в заключении – это несомненно! И без всякого преступления. Без всякой вражды ко мне. Может , так даже хуже. Тогда у меня была бы надежда на конец заключения. А так ее нет – совсем нет! Я теперь все понимаю – понимаю причину, по которой меня сюда заключили, – держат здесь – понимаю. И причина сохраняется, пока я жива! Милосердное небо!
Это ее восклицание звучит почти как крик; отчаяние охватывает ее душу, когда она думает о том, почему заперта здесь. На этом основано сознание безнадежности, почти полная уверенность, что она никогда не освободится.
Ошеломленная ужасными размышлениями, она замолкает – даже на время перестает мыслить. Но спазм проходит, и она продолжает свой монолог, теперь говоря более предположительно:
– Странно, что друзья не пришли за мной! Никого не интересует моя судьба – никто даже не спросил! А он – нет, это не странно – только об этом очень трудно думать. Как я могла на него надеяться?
– Но, конечно, это не так. Я могу несправедливо судить о них: о друзьях, родственниках, даже о нем. Они могут не знать, где я. Конечно, не знают! Откуда им узнать? Я сама этого не знаю! Знаю только, что я во Франции и в монастыре. Но в какой части Франции, как я сюда попала? Они так же не знают этого, как и я.
– И могут никогда не узнать! Если они не узнают, что станет со мной? Отец небесный! Милосердный спаситель! Помоги мне в моем беспомощном положении!
После этого страстного взрыва наступает более спокойный промежуток, в котором мысли девушки направляют человеческие инстинкты. Она думает:
– Если бы я могла связаться со своими друзьями, дать им знать, где я и как… Ах, это безнадежно! Никому не позволено заходить ко мне, кроме служанки и этой сестры Урсулы. Обращаться к ним за сочувствием все равно что просить о милости камни пола. Сестра как будто наслаждается моими пытками, каждый день говорит что-нибудь другое. Наверно, чтобы унизить меня, сломать, сделать покорной – заставить принять постриг. Монашка! Никогда! Это не в моей природе, и я скорее умру, чем соглашусь на лицемерие!