Гюго
Шрифт:
Госпожа Гюго с тревогой глядит на дочь. Как Дэдэ бледна и грустна! Ей, бедняжке, невесело в ссылке: ни общества, ни подруг, ни развлечений, ничего, кроме фортепьяно. И младший сын тоже сумрачен. Он позже всех приехал на Джерси, задержался в Париже, не хотел расставаться со своей подругой, актрисой варьете, и привез ее с собой сюда. Отцу пришлось пустить в ход все свое умение разговаривать с женщинами, чтобы убедить мадемуазель Анаис, что она вовсе не создана для ссылки. И она уехала. Франсуа Виктор был в отчаянии. Потом немного успокоился, начал работать над историей острова Джерси и переводить на французский язык Шекспира.
Все в их семье пишут. Шарль пишет романы, Огюст Вакери — стихи, юная Адель — дневники, а госпожа Гюго принялась за книгу о жизни своего мужа.
После завтрака Гюго отправляется на прогулку. К нему обычно присоединяется Жюльетта Друэ или сын Шарль с фотографическим аппаратом. В солнечные дни они делают снимки. И отец и сын увлекаются фотографией.
Виктор Гюго одет просто. Широкополая летняя шляпа надвинута на лоб, легкое пальто перекинуто через плечо. Они идут по дорогам-аллеям Джерси. Кругом фруктовые сады, огороды, каждый клочок земли заботливо возделан. Вот и Сент-Элье, главный город острова. Узкие улицы. Островерхие дома. Звучит ломаная французская речь вперемежку с английской — своеобразное местное наречие. Коренное население островов Ламаншского архипелага — бретонцы, но бретонцы англизированные. В городке есть своя знать, несколько десятков «благородных семейств» — местные блюстители нравов. Их явно шокирует образ жизни и внешний вид обитателей Марин-террас. Какие только слухи не ходят о поэте на этом гостеприимном острове! Рассказывают, что он пьяница, сумасшедший, что под рединготом он прячет горб. Женатый человек ходит на прогулки с посторонней дамой; в церкви не бывает, воскресных дней не соблюдает, дружит с какими-то подозрительными лохматыми ссыльными, а местной знати не наносит визитов.
«Для англичан я choking, excentric, improper [11] , — пишет Гюго в дневнике. — Я завязываю галстук не по правилам. Я хожу бриться к цирюльнику на угол… это, по здешним воззрениям, пристало бы workman'у (рабочему) — то, что вызывает у англичан наибольшее презрение. Я нападаю на смертную казнь — это нереспектабельно; я говорю лорду мосье — это нечестиво, я не католик, не англиканец, не лютеранин, не кальвинист, не иудаист, не методист, не мормон [12] … следовательно, я атеист. К тому же француз, что омерзительно, республиканец, что гнусно, ссыльный, что отвратительно, побежденный, что позорно. И наконец — поэт, что увенчивает все это. В результате популярности мало».
11
Возмущающий своим поведением, эксцентричный, непристойный (англ.).
12
Вероисповедания и религиозные секты.
Конечно, говоря об отношении к нему англичан, Гюго имеет в виду не обитателей рыбацких хижин — с ними он в дружбе! — а чванные семьи местной знати.
В Сент-Элье издается газета «Человек». Это орган ссыльных. Их на Джерси более трех сотен. И большинство живет в горькой нужде. Ни работы, ни перспектив в будущем. Гюго помогает им. Он организовал кассу взаимопомощи и внес туда гонорар, полученный за книгу «Наполеон Малый». Всеми силами старается поэт поддерживать в ссыльных бодрость и чувство единения. Но объединить их крайне трудно. Далеко не все они республиканцы, есть среди них и роялисты, и христианские социалисты, и последователи Прудона, и, что хуже всего, встречаются порой люди без всяких убеждений, ищейки и предатели, подкупленные Луи Бонапартом и маскирующиеся под изгнанников.
Гюго убедился в этом после истории с неким Юбером. Оборванный, голодный Юбер внушал всем жалость. Он бил себя в грудь, клялся в верности республике, поносил Луи Бонапарта. Ссыльные
Единодушия нет в рядах изгнанников. Два общества, организованные ссыльными Джерси — «Фратернель» и «Фратерните», — постоянно враждуют между собой. Гюго держится в стороне от этих распрей, но деятельно участвует в жизни ссыльных. Он выступает на торжественных собраниях в честь памятных дат, произносит речи на похоронах. Его выступления публикует газета «Человек», их перепечатывают потом в прессе многих стран Европы, но, конечно, не во Франции.
После провозглашения Луи Бонапарта императором Наполеоном III Гюго обратился с декларацией к народу Франции. От лица республиканцев он объявил узурпатора вне закона и призвал французских граждан, достойных носить это высокое звание, держать оружие наготове и ждать часа. «Час придет!»
«Проклинать тиранов — это значит благословлять народы, — говорил поэт на похоронах ссыльной Луизы Жюльен. — Будущее принадлежит народам!»
Белый домик на берегу моря иногда навещают гости из Франции. В сентябре 1853 года на Джерси приехала Дельфина Жирарден. Она похудела, поблекла, стала почти прозрачной: у нее рак желудка. Но Дельфина не любит говорить о болезнях, держится бодро и по-прежнему в курсе всех новостей. С особым оживлением рассказывает она о том звучании, которое имеет в Париже памфлет «Наполеон Малый». Запрещенную книгу передают тайком из рук в руки. Многие провозившие ее контрабандой через границу пострадали. Власти неистовствуют, но книга живет и делает свое дело.
Рассказывает гостья и о жизни парижских салонов. Там теперь новое увлечение — стучащие столики, разговоры с «духами». Гюго смеется. Но Дельфина настаивает на том, чтобы устроить «сеанс» столоверчения в Марин-террас. Некоторое время семья поэта занимается по вечерам этой игрой. Столик выстукивает имена философов, библейских персонажей, афоризмы, стихи, и удивительно: все призраки и «духи»— даже валаамская ослица! — прекрасно изъясняются по-французски и говорят афоризмами и стихами, которые звучат совершенно в манере Гюго. А когда он не принимает участия в сеансах, «духи» умолкают. Эта особенность «духов» поражает мадемуазель Дэдэ. Игра, тешившая фантазию поэта, прекратилась после того, как госпожа Гюго резонно заявила, что подобные сеансы вредны для нервов их дочери.
Тени прошлого оживают под пером поэта и без мистических выстукиваний. Гораздо больше, чем загробные призраки, волнуют его дела живых.
В ноябре 1853 года вышел в свет сборник «Возмездие». Он издан одновременно в Брюсселе и Лондоне. Во Францию книгу переправляют верные люди, рискуя свободой и головой. Эта книга не только обвинительный акт — это струя озона в затхлой атмосфере второй империи. Мужественные, трепещущие жизнью, страстью, яростью и любовью стихи Гюго противостоят камерной поэзии, культивируемой в салонах. Там плодятся стихи-безделушки, изящные и холодные «Эмали и камеи». Так назвал свой новый поэтический сборник Теофиль Готье.
Пламенное искусство автора «Возмездия» вступает в бой с чахоточным «искусством для искусства».
11 февраля 1854 года Гюго пишет открытое письмо английскому государственному деятелю — лорду Пальмерстону. Поэт протестует против смертной казни, совершившейся на соседнем острове Гернсее. Подробности казни ужасны. Осужденной дважды срывался с виселицы, палачу пришлось силой тащить его в петлю, агонизирующего, сопротивляющегося, полуживого.
«…Если вашей целью было вызвать крик ужаса, она достигнута… — пишет Гюго. — Прекрасно. Продолжайте. Пусть люди увидят, как действуют представители старого мира». И он обрушивается на этот старый мир. «Раз отжившее так упорно сопротивляется, постараемся внимательнее его рассмотреть. Взглянем последовательно на все его воплощения: в Тунисе — это кол; у царя — это кнут; у папы — это оковы; во Франции — это гильотина; в Англии — это виселица; в Азии и Америке — это торговля рабами. Но все это исчезнет…