Гюго
Шрифт:
Часть первая
Веку было два года
Над старой Европой еще полыхали зарницы Великой французской революции. Дрожали троны. Распадались старые феодальные связи.
А молодая французская республика уже задыхалась в тисках военной диктатуры. Властная рука первого консула тянулась
Народам Европы предстояла череда длительных и кровавых войн.
Веку было два года…
В 1802 году Анри Клод Сен-Симон выпустил свою первую книгу «Письма женевского обитателя к современникам». В ней прозвучал призыв великого мечтателя к переделке мира на новых, справедливых началах. Но реальные дороги в будущее тогда еще были неясны.
В холодном чиновном Петербурге оборвалась жизнь первого русского революционера Александра Радищева. Измученный долгими годами ссылки, обманутый лживыми посулами царя, изверившийся, доведенный до отчаяния, он принял яд.
В тихом Веймаре Иоганн Вольфганг Гёте беседовал с Фридрихом Шиллером. Шиллер недавно закончил пьесу «Орлеанская дева» и рассказывал Гёте о новом своем замысле — создать народную драму, героем которой будет вольнолюбивый швейцарский стрелок, легендарный Вильгельм Телль.
А в Вене 32-летний музыкант Людвиг Ван Бетховен в своей одинокой комнате испещрял нотную бумагу сложным узором черных значков — он заканчивал новую сонату, ту, которую потом стали называть «Лунной». Бетховен уже начинал глохнуть, но он слышал больше и лучше всех. Вскоре зазвучала над миром «Героическая симфония». Вслед за ней родилась мятежная «Аппассионата».
На одной из самых шумных улиц Парижа в мансарде за колченогим столиком сидел в кругу друзей молодой поэт Беранже. Они пили за «Францию без трона», а потом Беранже пел свои новые песенки о неунывающем бедняке, который не хочет гнуть спину перед вельможами.
В английском колледже Гарроу четырнадцатилетний Джордж Гордон Байрон писал стихи:
Не в знатном роде, друг мой, сила, Ценнее клад в груди твоей…В зимний вечер 1802 года трехлетний Александр Пушкин слушал сказку няни, а на другом конце Европы его ровесник Оноре Бальзак играл у порога хижины безвестной крестьянки, своей кормилицы.
Во всех концах земли рождались и подрастали те, кому предстояло творить живую историю девятнадцатого столетия. Будущие декабристы и карбонарии, герои освободительных войн и бойцы баррикад, вожаки и участники первых восстаний рабочего класса, строители первых железных дорог, исследователи земных недр и человеческих душ, изобретатели станков и машин, открыватели тайн вселенной и новых гармоний. Будущие труженики, герои, борцы. Знаменитые и безыменные.
Веку было два года…
Седьмого вентоза в X год республики, как гласит запись в мэрии, или 26 февраля 1802 года по нынешнему календарю, в одном из неприметных домиков французского города Безансона раздался крик новорожденного. Родители ждали Викторину, а на свет появился Виктор, третий сын в семье батальонного командира Леопольда Сижисбера Гюго. Мальчика назвали Виктором в честь друга семьи Гюго генерала Виктора Лагори. Второе имя, Мари, новорожденный получил в честь названой крестной, подруги его матери.
Впрочем, ребенка так и не крестили. Родители
Мать Виктора, Софи Гюго, урожденная Требюше, рано осиротев, получила свободное воспитание в доме деда. Первыми друзьями ее юности были книги и особенно сочинения Вольтера. Священников же она никогда не жаловала.
Да и могла ли она сейчас думать о каких-то обрядах, глядя на этого малыша! Лишь бы жив остался! Худ, слаб. Пищит еле слышно, величиной, ну, право же, не больше столового ножа.
— Не жилец он на этом свете, — качает головой акушерка, пеленая новорожденного.
Софи готова расплакаться, но сдерживается.
Вот он лежит около нее — крохотный сверток в большом кресле. Кажется, еще дюжину таких же можно положить рядом. На кого он похож? Трудно разобрать. Видно только, что лоб очень высокий.
Дверь в комнату осторожно приоткрывается. Входит Леопольд Сижисбер, а за ним два мальчугана: четырехлетний Абэль и двухлетний крепыш Эжен, им не терпится взглянуть на нового братишку.
Отец склоняется над новорожденным. Рядом с этим запеленатым существом он кажется особенно большим и мощным. Воплощенное здоровье. Плечи широченные, щеки пышут румянцем, полные губы улыбаются.
Где-то вдали слышен звук военного рожка. Леопольд Сижисбер выпрямляется…
— Отдыхай, дорогая! — говорит он жене.
Какая она хрупкая, маленькая. На побледневшем лице отчетливо видны следы перенесенной когда-то оспы. Не красавица и никогда ею не была, но есть в ней что-то такое, что лучше всякой красоты. Во взгляде темных глаз, в легких движениях тонких, совсем детских рук…
Все ушли. Стало очень тихо. Мать не сводит глаз с новорожденного. Выживет ли он? Окрепнет ли, чтоб перенести дорогу? Скоро ведь им снова переезжать на новое место. Непрестанное кочевье. Такова участь семьи воина. Долго ли это будет тянуться? Когда наступит мир? О, как она ненавидит Бонапарта, этого честолюбивого деспота! Муж ему служит. Раньше лил кровь за Конвент, за якобинскую республику, теперь готов проливать ее за первого консула. Воинская честь, верность знамени, присяга… Для размышлений не остается места. Вечно в походах, весь в рубцах, два раза под ним убит конь. А Бонапарт и знать не хочет о заслугах какого-то Гюго из Рейнской армии. Ни повышения в чине, ни ордена. Леопольд Сижисбер даже смеяться стал последнее время реже. Обижен. Обошли. Придется ей самой поехать в Париж, думает Софи, добиться справедливости. Друзья помогут в хлопотах. Но все это потом, а сейчас главное — Виктор.
Мать смотрит на новорожденного. Жив. Дышит. Спит. Еще не знает, что на свете есть войны, обиды, страхи, обман, несправедливость. И есть правда и твердость, смелость и красота. И любовь… Нет, он не умрет. Софи сжимает руки, как будто дает клятву. Он вырастет большой и умный, сильный и добрый.
Через шесть недель мальчик настолько окреп, что мог уже вынести путешествие из Безансона в Марсель, куда перевели батальон его отца. А еще через несколько месяцев матери пришлось на время расстаться со своим малышом. Она поехала в Париж хлопотать по поводу нового назначения мужа. Сам он не мог отлучиться с места службы. Софи рассчитывала на помощь брата Наполеона, Жозефа Бонапарта, который благоволил к семье Гюго.