Гюнтер Грасс
Шрифт:
Угнетающее чувство поражения в войне, порождающее комплекс неполноценности, также было фактором психологической нестабильности. Немцы жили с ощущением, что выигравшие войну страны диктатом «позорного мира» хотят унизить их национальное чувство, жестко требуя выплаты репараций в деньгах, товарах и военной технике. В Германии это вызывало отчаяние и озлобление.
Во Франции и Великобритании формула «немец всё оплатит» должна была смягчить напряжение, порождаемое собственными экономическими трудностями. Германия потеряла важные для экономики промышленные территории и была вытеснена с мировых рынков. Крупнейший экономист того времени англичанин Джон Мейнард Кейнс предупреждал, что такие высокие репарации значительно превосходят
О тяжелом положении простых граждан рассказывается в новелле «1923». Внуки некоей простой и вполне обыкновенной женщины — уже в наше время играют с «бумажками», которые, чудом сохранившись, во времена Веймарской республики были настоящими деньгами, хотя и терявшими свою ценность день ото дня. Она сравнивает их с теми цветными бумажками «с колосом и циркулем», которые сохранила со времен ГДР.
Женщина вспоминает свое детство и «к небу вопиющие цены». Ее мать держала постояльцев, которых «из-за скачкообразного роста цен заставляла платить ежедневно». Она готовила им голубцы из травы и сочники из дрожжей. Будучи вдовой, мать, конечно, не могла прокормить детей на вдовью пенсию. «И повсюду нищие и калеки, которые просят милостыню».
Но значительно сильнее представляется следующая новелла — «1924». Речь как раз о выплате репараций. Мысли о саботаже не покидают бортмеханика, который должен доставить в США воздушный корабль, созданный по последнему слову тогдашней техники. В ответ на требование американцев о выплате трех миллионов золотых марок общество с ограниченной ответственностью «Цеппелин» решило покрыть этот долг поставкой новейшей модели дирижабля — модель LZ-126, объем которого составлял 70 тысяч кубометров гелия. «Вот именно это многие из нас и восприняли как великий позор, — говорит бортмеханик. — И я в том числе. Разве мы и без того не были достаточно унижены? Разве позорный мир и без того не взвалил на нашу страну неподъемный груз?»
Во время полета бортмеханик то и дело ловит себя на мысли о том, чтобы напасть на нескольких американских военных, находившихся на борту, до срока сбросить емкости с горючим, чтобы произвести незапланированную посадку. Им движет желание любым способом предотвратить сдачу дирижабля американцам. Но бортмеханика парализует воля некоего доктора Эккенера, его руководителя, который настаивает на том, чтобы, «несмотря на весь произвол стран-победительниц, противопоставить этому произволу доказательство немецких достижений, пусть даже и в форме нашей серебристо-мерцающей небесной сигары».
Когда через 13 лет, уже во времена нацизма «прекраснейшее воплощение снова окрепшего рейха», наполненное уже не гелием, а легковоспламеняющимся водородом и носившее имя «Гинденбург» при посадке в том же Лейкхерсте мгновенно занялось огнем, тот же бортмеханик сразу подумал: это саботаж! И устроили его «красные»! «Уж они-то не колебались! У них чувство достоинства существовало по другим законам». Так из противника Версальского мира и «пламенного патриота» рождается «обыкновенный фашист».
О кайзере Вильгельме, бежавшем из Германии, повествует некто из его обслуги, призванный заботиться о состоянии экипажей в каретном сарае. Для душевного расслабления его величество занимается рубкой леса и параллельно подвергает хуле всех, кто, с его точки зрения, повинен в военном поражении. Всех, кроме себя. Он, который еще так недавно души не чаял в генерале Людендорфе или в адмирале Тирпице, поносит обоих. А заодно дипломатов и даже кронпринца. Блюститель экипажей, а заодно императорский хронист, ведущий учет вырубленных стволов, делает записи «для будущих времен, когда снова возродится империя и Германия наконец проснется».
Вильгельм в своих высказываниях крутится вокруг одного и того же: он-де был «категорически против войны… всегда мечтал быть миротворцем… Но раз уж по-другому не вышло… Да и флот у нас не был сконцентрирован… а британский уже весь стоял… под парами… Вот мне и пришлось действовать…». Он проклинает генералов, австрийцев с их «неверным императором Карлом», потом на очереди «тыловые крысы», затем переставшие подчиняться офицеры и «красные флаги в поездах с отпускниками». И возвращаясь то и дело к моменту отречения, кричит, что его предали свои же люди, и «только потом — эти красные!.. Не я покинул армию, это армия покинула меня» («1926»).
Быть может, одна из самых блистательных новелл этого тома та, что датирована 1928 годом. Это характерная и глубоко трагичная история.
Женщина, от чьего имени ведется рассказ, сообщает, что записывала свою историю для правнуков, «на потом», ибо «сегодня ведь никто не поверит, что тогда творилось здесь, в Бармбеке, и вообще повсюду». Осталась она одна с тремя детьми при крохотной пенсии. Муж, грузчик, угодил под цементную плиту и умер, а хозяин сказал, что «по собственной неосторожности», так что женщина не может рассчитывать ни на единовременное пособие, ни на возмещение ущерба. Семья «по традиции» относила себя к социалистам. Но средний сын неожиданно стал убежденным коммунистом и вошел даже в боевой союз Рот Фронт. А младший вот так же вдруг «заделался настоящим маленьким наци». Не сказав ни слова, пришел домой в форме СА и начал «держать речи». А старший стал полицейским.
Тем временем двух друзей семьи, которые состояли в социал-демократическом шуцбунде, убили. Одного подстрелили коммунисты, а другого — штурмовики. В результате младший сын, который «начал разыгрывать из себя штурмовика», обозвал старшего «польской свиньей». А средний отдубасил старшего, потому что тот обозвал младшего «социал-фашистом». Старший, сохраняя спокойствие, сказал то, что его мать как раз и записала: «С тех пор как эти, в Москве, задурили вам голову своим коминтерновским решением, вы уже перестали отличать красное от коричневого». И тогда тот, который стал коммунистом, еще до прихода Гитлера к власти показал им спину и перешел в СА, где нашел работу. А младший, который так и остался «внешне нацистом», становился с каждым днем «всё тише», пока его не призвали на флот, где он попал на подводную лодку да так с нее и не вернулся. А средний дошел до самой Африки, «вот только назад не пришел».
А старший так и остался в полиции. И уцелел. «Но когда его со всем полицейским батальоном послали на Украину, он, верно, участвовал в чем-то очень нехорошем». Но об этом он никогда не рассказывал. А осенью 1953-го он ушел из полиции, потому что у него обнаружили рак и жить ему оставалось всего несколько месяцев. И оставил он после себя троих детей, и все девочки. Они уже замужем и имеют своих детей. «Вот для них-то я всё и записала, хотя от этого болит сердце… Впрочем, читайте сами».
Ну что тут добавить?
Конечно, пестрая картина веймарских времен не исчерпывается инфляцией, бедностью, переходящей в нищету, гнетом Версальского договора и репараций. Уставшая от войны Германия, с трудом приходя в себя от пережитых испытаний, жаждала «хлеба и зрелищ». Это еще и годы расцвета литературы и искусства, музыки и живописи, театра и кинематографа. Высокая креативность проявлялась не только в обилии художественных экспериментов, но и в индустрии развлечений, например в «танцевальной лихорадке», охватившей Германию (и не только ее) еще в трудные послевоенные годы. Это было время поп-культуры особого рода, включавшей и повальное увлечение новыми танцами (чарльстон, шимми и пр.), и спортом, в том числе боксом, и шлягерами. Обнаружился особый интерес к моде, новому облику женщин.