Хакер
Шрифт:
— Абсолютно, — кивнул Никотиныч.
— Если все банки работают в одной и той же системе, достаточно получить хоть бы один такой ключ. А дальше я напишу обучающуюся программу, которая будет работать по закону аналогий. Короче, мы запросто сможем взломать тысячи, десятки тысяч, миллионы кредитных карт!
— А эти ключи не годятся? — Никотиныч кивнул на монитор.
Лобстер рассмеялся:
— Это всего лишь болванки. Мудени одного из наших банков позаимствовали у америкашек систему шифрования, а я прикупил результат их упорного труда.
— Как тебе удалось? — спросил Никотиныч.
— Секрет, — загадочно произнёс Лобстер. На самом деле особого секрета не было и удалось ему всё легко — он подслушал переговоры между партнёрами и скачал
— Значит, у нас в кармане алгоритм шифрования? — поинтересовался Никотиныч.
— Пока нет, — покачал головой Лобстер. — Но скоро будет. Программу напишу. Усёк, сэр «чайник»?
— Усёк-то усёк… Интересно, сколько ты убьёшь времени, чтоб написать все эти программки?
— Не больше месяца, — уверенно произнёс Лобстер.
Никотиныч недоверчиво покачал головой:
— А если опять не получится? В мае ты говорил — к июлю сделаем. Август кончается. Может, стоит предусмотреть запасной вариант? Застраховать себя от ошибок?
— Кто не ошибается, тот и не живёт, — пошутил Лобстер.
— Сколько?
— Чего «сколько»? — не понял Лобстер.
— Сколько за программку бабок отдал?
Лобстер прикинул в уме цену сворованной информации.
— Двухкомнатной квартиры стоит.
— Московской? — уточнил Никотиныч.
— Нет, в Антарктиде. — Лобстер был явно не настроен на серьёзный лад. Ну и правильно, сколько можно грузиться проблемами? Белки, глюки, мама с шофёром, сумасшедший папаша…
— Ну ты и мот! — покачал головой Никотиныч. — Не жалко? А если не выгорит?
— Ничего, скоро мы себе в Швейцарии виллы купим, — словно не услышал его последней фразы Лобстер. — Пожрать что-нибудь есть?
— Могу котлетки с картошкой поджарить. Из овощей — морковка только, мать привезла.
— Морковка с картошкой! — передразнил Лобстер. — Жарь всё!
— Да, блин, ты всё-таки гений! — неожиданно восхищённо сказал Никотиныч и отправился на кухню.
«Только у этого гения пока что шиш в кармане», — подумал Лобстер.
Думая так, он не лукавил перед собой. Деньги, конечно, водились, просто Лобстер не умел их тратить. То есть тратить-то он их как раз умел… Иному хватило бы на целый год безбедной жизни. Обычно, получив от заказчика очередной гонорар — этакую приличную стопку стодолларовых купюр, он расплачивался с хозяйкой квартиры за несколько месяцев вперёд, устраивал грандиозный банкет для интернетовских друзей в самом дорогом ресторане, снимал девиц и теплоходы, покупал аппаратуру для работы… Недели через две оставалось несколько купюр, которые приходилось тянуть до следующего гонорара, который неизвестно когда будет. Да и будет ли? И вот, когда деньги были на исходе, вдруг выяснялось, что с квартиры надо срочно съезжать, друзья куда-то подевались, девицы разбежались, теплоходы уплыли — в общем, всё как в известной сказке… Лобстеру нужно было столько денег, чтобы швыряться ими не считая.
Он прислушался к звукам, доносящимся с кухни. Шипело масло на сковороде, стучал нож о разделочную доску.
«Никотинычу бы поваром в ресторан пойти, — подумал Лобстер, — самое место. А не „железо“ чинить».
Банковский проект родился в голове Никотиныча чуть меньше года назад. Тогда же они и познакомились с Лобстером…
Никотиныч играл на бульваре в шахматы. По вечерам здесь собиралось много народу. Молодые мамаши прогуливались с колясками, обсуждая своих мужей и цены на памперсы, влюблённые парочки целовались на ходу, подростки пили пиво и шумно задирали друг друга, по дорожкам, ловко огибая гуляющих, носились разгорячённые роллеры. Около двух скамеек толпились седые пенсионеры — любители тихих шахматных баталий. Они болели кто за белых, кто за чёрных, не по-стариковски бурно обсуждали каждый
В пятилетнем возрасте отец посадил его за шахматную доску, сказав, что к совершеннолетию он непременно должен стать если не гроссмейстером, то, по крайней мере, мастером спорта. Честно сказать, в то время шахматы Никотинычу были до одного места — ему больше хотелось играть в «салочки» с ребятнёй во дворе, и отцовские уроки давались со слезами. Но потом он привык к этюдам, блицам, комбинациям и воспринимал их так же, как новобранец отбой в казарме: «День прошёл, ну и х… с ним!»
К семнадцати Никотиныч стал мастером спорта, ездил на сборы и чемпионаты, играл с международными гроссмейстерами, чем несказанно радовал отца. Но в свои восемнадцать, уже учась в Бауманском, вдруг влюбился в старшекурсницу, просто сошёл с ума от любви — ежесекундно думал только о ней, каждый день дарил большие букеты, воровал деньга у родителей, на очередном чемпионате проиграл несколько партий подряд, потому что голова была занята другим. Девушка забеременела, они поженились, родилась дочь, и шахматы были окончательно заброшены. Отец проклял сына и его жену Ларочку, сказав, что не хочет их видеть никогда. Впрочем, перед смертью, когда врачи вынесли ему окончательный приговор — осталось не больше трёх месяцев, — он оттаял. Держа сына за руку, плакал, каялся, что лишил ребёнка детства. Никотиныч не держал зла. Жена его потом бросила, а дочь выросла…
В тот вечер он с доской под мышкой возвращался домой. Настроение было чудесное, погода стояла тёплая — бабье лето догуливало последние сентябрьские деньки. Неожиданно в сгущающейся темноте что-то большое, чёрное налетело на него, сшибло с ног. Удар был таким сильным, что на мгновение он потерял сознание. Очнулся на асфальте, посмотрел вслед трусливо удирающему по аллее роллеру.
— Сволочь, дерьмо! Ездить научись, козёл! — выругался Никотиныч и стал собирать рассыпавшиеся по асфальту шахматы.
Вдруг рядом появился парень — на вид лет двадцать, — присел на корточки, принялся ему помогать.
— Все, не все? — Никотиныч пошарил рукой по асфальту, потом стал пересчитывать фигуры. — Жалко, если потеряются. Это из кости, настоящие. Нет, вы видели, что делается?!
Парень вертел в руке белого коня.
— На деньги в шахматы играешь? — спросил он. Никотинычу не понравилось это «тыканье», но виду он не подал.
— Играю, а что?
— Я этого говнюка знаю. Давай догоним, проломим башку доской, — неожиданно предложил парень.
— Зачем же доской? — растерялся Никотиныч. — Пусть живёт!
Парень помог ему подняться. Кружилась голова, бульвар норовил опрокинуться набок… Похоже, он получил сильное сотрясение.
— Не поможешь мне? — попросил Никотиныч, опираясь на руку незнакомца.
— Здесь далеко?
— Рядом, через два дома.
Парень взял шахматную доску под мышку, и они медленно пошли по аллее. Никотиныч, несмотря на головокружение, всё-таки попытался завести беседу. Парень охотно рассказал, что учился в МФТИ, но летом бросил, сейчас работает в одной фирме, снимает квартиру неподалёку, шахматы его не интересуют, потому что каждая фигура ходит только так, а не иначе, дурацкие правила, придуманные арабами тысячи лет назад, слишком логично, а он в любой игре обожает элемент непредсказуемости, азарта, когда противник может совершить коварный манёвр, напасть исподтишка, и ты всегда в напряжении, всегда адреналин в крови… Своими глупыми высказываниями парень взбесил Никотиныча, он почувствовал, как прилила кровь к вискам, задёргалась жилка под глазом. Что он, сопляк, понимает в играх! Пальба из шестиствольного пулемёта по выскочившему из-за угла монстру — это, что ли, верх боевого искусства?! Да в шахматах больше интриги, чем в любой, самой занимательной, компьютерной игрушке! Вдруг поймал себя на мысли, что начинает походить на собственного отца: тот тоже любил поучать домочадцев по вечерам на досуге. Бешенство прошло, и Никотиныч почувствовал себя ещё хуже, чем раньше.