Халиф на час
Шрифт:
– Слушаю и повинуюсь, о великий халиф!
Закончилась вечерняя молитва, и вскоре большой зал для приемов заполнился. Пришли мудрецы дивана со своими советниками и писцами, пришел главный повар со своими поварятами, слугами и управителями кладовых, неторопливой походкой, лопаясь от гордости, в зал вошел Джалал-ад-Дин, главный постельничий. Следом за ним в зале приемов появился и главный евнух, за которым цепочкой потянулись укутанные в темные накидки наложницы. Зал постепенно заполнялся. Пустовало лишь возвышение, откуда обычно великий халиф взирал на иноземных гостей.
Шли минуты. Снедаемые недоумением сановники
Когда же заговорил халиф, тенью появившийся в зале, это оказалось для многих настоящим ударом. Ибо ожидание приговора порой куда страшнее, но и куда привычнее, чем сам приговор.
– О мои сановники и царедворцы! Ближайшие и довереннейшие мои друзья! Дошли до меня удивительные слухи, какими полон мой дворец. Умные мои и нежные наложницы полны уверенности, что меня сменил на троне подставной человек. Что враги мои посадили на престол марионетку для того, чтобы, невидимыми, управлять великим городом и великой страной. Говорят также, что меня голым, без гроша и даже нательной рубахи выбросили за городской стеной, дабы познал я смерть мучительную. Эти слухи позабавили мое величество. Узнав об этом, я навеки преисполнился благодарности к моим чутким наложницам, которые прекрасно разглядели подмену, даже невзирая на ночную тьму. О прекраснейшие! От вас одних осталась тайной моя веселая придумка, которая развлекла всех, вас же оставив в тягостном недоумении. Как видите, я жив и невредим.
– О счастье! – фальцетом воскликнул главный евнух.
Среди женщин послышались тихие смешки. Нельзя сказать, что управитель гарема был очень уважаем женщинами. Гарун аль-Рашид улыбнулся, но улыбка эта заставила главного евнуха содрогнуться в ужасном предчувствии.
– О, я согласен со всеми вами. Мы славно повеселились в тот день, когда на мой трон я возвел мальчишку Абу-ль-Хасана. Сам же я прятался в потайных комнатах и кладовых и оттуда следил за тем, с какими почестями вы встречаете его. И было это зрелище для меня весьма поучительным, ибо узнал я, кто друг мне, а кто лишь притворяется таковым. Но сейчас я хотел бы поблагодарить каждого из вас. Ибо всем вместе наша шутка преотлично удалась. Я доволен каждым, кто встретился на пути юного и не очень умного Абу-ль-Хасана.
Вздох облегчения вырвался из многих уст, заставив вновь улыбнуться халифа. Визирь Умар, стоявший к нему ближе всех, увидев эту улыбку, с ужасом понял, что его дни при дворе великого халифа сочтены.
– А теперь я хочу вознаградить тех, кто оказался этого достоин более всех остальных. Мудрецам дивана я дарую честь говорить правдиво, не скрывая ни одной мысли, и всегда называя вещи своими именами. О да, эта привилегия сначала покажется вам наказанием, но вскоре вы поймете, что честность мудреца состоит именно в том, чтобы не прятаться от мира. Эта привилегия даруется каждому из вас, всем вашим советникам, их слугам и писцам во веки веков.
Молчанием были встречены эти слова халифа. Ибо старшие давно уже разучились говорить правду, хотя научились скрывать ее, не говоря, впрочем, ни слова лжи. Те, кто лишь недавно присоединился к сонму мудрейших, были ошарашены подобной милостью и даже напуганы ею.
– Благодарю я своего постельничего, умнейшего Джалал-ад-Дина, подарившего нам замечательное
Плечи постельничего широко расправились и тут же сникли. О, эта великая милость оказалась отличной местью. Ибо означала, что впредь он, достойный и уважаемый Джалал-ад-Дин, должен ходить голым. «В отставку, – прошипел Джалал-ад-Дин. – Я подам в отставку еще сегодня!»
– Преисполнен я и великой благодарности своему главному повару. Яства, что подал он к столу моего доверенного человека, были превосходны. Я награждаю этого воистину необыкновенного мастера золотой джезвы и приказываю, чтобы, начиная с сегодняшнего дня, он пробовал каждое блюдо, подаваемое мне на стол, самолично.
О, такого унижения не мог бы вытерпеть никто! Главный повар покраснел, словно обваренный омар. «Я не останусь здесь более ни единой минуты! Я немедленно покину это место, где меня прилюдно ославили отравителем…»
– Кроме того, о мои добрые сановники, я нижайше кланяюсь своему главному евнуху. Моя благодарность воистину безгранична. И потому я награждаю его высшей наградой нашей прекрасной страны – орденом Льва. Ибо только человек с львиным сердцем, человек безмерной отваги может каждый день посещать мой гарем и при этом оставаться в здравом уме и твердой памяти.
О да, это была истинная награда. Ибо она давала пожизненную пенсию, выплачиваемую владельцу награды и его детям в течение сотни лет. Давала она и почести, сравнимые с почестями, которыми встречают самого владыку. Не давала она лишь одного – возможности быть независимым. Ибо все кавалеры ордена Льва должны были присутствовать в стенах дворца денно и нощно. Ведь в истинных героях может возникнуть надобность в любой момент!
– Ну что ж, добрые мои сановники! Без заслуженной награды пока остается лишь мой визирь, достойнейший Умар. Человек, без которого вся эти придумка не была бы столь забавной. Ему, единственному, кто все и всегда знает совершенно точно, кто никогда и ни в чем не ошибается, кто передает мои повеления безошибочно и полно, я дарую грамотного раба. Пусть теперь этот раб, который будет следовать за визирем по пятам, записывает как каждое мое повеление, так и каждое слово, изреченное достойнейшим Умаром, дабы ничто из великой истины, единственным владельцем которой является уважаемый Умар, не пропало в веках. Далее, я желаю, чтобы раз в год все эти записи оглашались перед диваном и старейшинами моей великой страны. Приказываю также, чтобы эта привилегия оставалась за уважаемым Умаром и после того, как покинет он свой пост при моем величестве.
Не обманули предчувствия Умара. Ибо он, своевольно решавший, кому следует передавать повеления халифа, а кому можно их не передавать, обманул сам себя. И теперь до конца дней своих был обречен либо вести жизнь, подобную жизни святого, либо сделаться немым.
– Итак, мои добрые друзья! Мне кажется, я не обманул ничьих ожиданий. А теперь я смогу наконец предаться великой скорби, ибо этот день черен в моей жизни. И не будет дня чернее, чем этот, когда потерял я и любовь и доверие.
О, какая тишина царила в зале, откуда уходил халиф. О, сколько бессильной злости клокотало сейчас в душах тех, кто почтительно замер в поклоне. И сколько слез было еще у халифа впереди – ибо не с кем было ему оплакать свою любовь.