Халиф на час
Шрифт:
Макама двадцать пятая
– Позволено ли мне будет дать тебе совет, о правитель?
– Говори, Муслим.
– Ты преподал этим лжецам отличный урок, мой повелитель…
– Увы, Муслим. Этот урок очень быстро забудется. Как забыты в веках уже сотни, тысячи уроков.
– Но ты лишился и повара, и постельничего, и даже визиря.
– Это не беда. У повара был первый помощник. Он сможет стать главным поваром. До своего урока. У постельничего помощников не было, но найти нового будет несложно.
– Но ты лишился и Умара. А он, пусть
– Теперь, мой заботливый Муслим, особенно теперь терпеть рядом с собой расчетливую, лживую собаку у меня просто нет сил.
– Тогда позволь мне дать тебе один совет.
Гарун аль-Рашид кивнул. Он понял, что из всего скопища царедворцев, сановников и слуг лишь один этот раб по-настоящему предан ему и по-настоящему желает халифу лишь добра.
– Вспомни о достойном роде Исума, роде собирателей легенд. Это люди честнейшие, преданнейшие и отважные. Наследник этого рода, Абу Аллам Монте, исходил, кажется, весь мир и видел все, что достойно малейшего внимания. Его мудрость сослужит тебе отличную службу, мой повелитель.
– Да будет так, мой Муслим. Завтра я призову к своему престолу достойного наследника рода Исума.
– И еще одно… Прости, но…
– Говори, Муслим, говори.
– Неразумно тебе запираться в час такой великой скорби одному.
– Но мне не с кем оплакать мою любимую, не с кем даже вспомнить ее.
– Позови женщину, господин, вкуси страсти. И пламя желания поглотит слезы, которые могут сжечь твою душу.
– Странный совет, Муслим. Ты советуешь мне изменить своей любви, своей прекрасной жене, своей Джамиле…
– О нет, великий, я советую тебе лишь не оставаться одному. Даже если ты не приблизишься к женщине, то сможешь хотя бы рассказать о своей любимой. Никто лучше любящих тебя не поймет, сколь велика твоя утрата. Никто лучше не почувствует, сколь больна твоя душа.
– Странный совет, Муслим. Но, должно быть, мудрый. Ибо никто лучше женщины не посочувствует мне. Что ж, приведи ко мне Зульфию. Она некогда была моей первой женщиной, моей учительницей. Лучше нее никому меня не понять.
Умолк халиф, закончив свой рассказ об обретении и смерти любимой. В комнате воцарилась мертвая тишина. Взгляды их встретились. Зульфия уже не думала о себе. Перед ней был человек, потерявший почти все на свете.
Злясь на себя, халиф никак не мог оторваться от этих золотисто-карих глаз, теплых и сострадающих. Он хотел отвернуться, воспротивиться волшебной власти, которую она так внезапно возымела над ним. Слишком уж он беззащитен сейчас! Так устал, так вымотан той болью, которая терзает его душу. Ее близость попросту опасна!
– Тебе лучше уйти, – проговорил Гарун аль-Рашид прерывающимся голосом.
Зульфия не шевельнулась. Он тоже словно окаменел. Снова этот странный трепет в груди, словно кто-то безжалостно сжал его сердце. Ему это не нравится. Чувства возвращались к нему, как тепло в онемевшие от холода пальцы. Так же колет, будто иголочками. Так же больно. Мучительно больно! Насколько легче отрешиться от всего, держать рвущиеся на свободу
Но халиф ясно сознавал, что беззащитен перед Зульфией. И спасения нет! Невероятное напряжение по-прежнему сковывало его. Он не хотел сдаваться чувственной неутолимой потребности, змеиным клубком свернувшейся в животе и сжигавшей душу. Сладостно-горьковатый запах ее притираний изводил его. Руки ныли от страстной потребности коснуться ее.
Он пропал! Пропал, потому что хочет ее! «О моя Джамиля! Я изменяю тебе, сохраняя любовь к тебе в сердце своем!»
Медленно, как во сне, подняв руку, он дотронулся до щеки Зульфии. И поклялся себе не идти дальше, но все же… Пальцы независимо от его воли обвели чувственную линию полных губ. Лицо ангела и рот грешницы…
И сейчас она приоткрыла его в безмолвном призыве, таком соблазнительном… Он хотел откликнуться. Аллах милосердный, как хотел! Уверяя себя, что всего лишь хочет вспомнить вкус поцелуя, халиф склонил голову. Их дыхание смешалось, и он понял, что проиграл.
Он закрыл глаза и втянул в себя воздух, вступив в последнюю безнадежную битву с желанием подмять под себя Зульфию и ворваться в ее покорное тело. Брать ее, пока боль в душе не исчезнет. Именно это ему нужно сегодня. Покорная женщина.
Такая женщина, как Зульфия. Утешение ее плоти.
– Согрей меня, Зульфия, – хрипло прошептал он, прежде чем накрыть ее губы своими.
Не размыкая объятий, халиф опрокинул Зульфию на роскошную львиную шкуру. Она судорожно обхватила его руками, отдавая жар своего тела, мысленно умоляя разделить с ней бремя невероятной горечи и боли.
Он весь дрожал, этот неумолимый человек с ожесточившейся душой. Зульфия остро ощущала напряженность, сковавшую его тело, жаждущую вырваться на волю силу, видела быструю смену противоречивых желаний в его глазах. Лицо измученное, искаженное гримасой страдания.
Халиф приподнялся. Сильная ладонь скользнула ей под сорочку. Без единого слова он потянул вверх подол, открыв тончайшие шелка. Зульфия так и не поняла, как ему удалось одним махом стянуть одеяние вместе с туфлями. Еще мгновение – и он придавил ее к полу всей тяжестью тела. Губы снова завладели ее ртом в головокружительном поцелуе, опалившем, казалось, самую душу. Тело мгновенно ответило на жгучую ласку, загоревшись ответным огнем.
Гарун аль-Рашид услышал тихий стон, но в эту минуту был слеп и глух ко всему, одержимый стремлением удовлетворить собственную жажду, заглушить лишь свою боль.
Только один раз, пообещал он себе. Только однажды он забудется, поддастся волшебству этой женщины, магии ее нежности и красоты.
Халиф высвободил исстрадавшуюся, окаменевшую плоть и широко развел ее бедра. Зульфия невольно вздрогнула и застыла, почувствовав его нетерпеливое прикосновение. И когда он одним мощным выпадом погрузился в нее, утонув в раскаленных недрах, тихо охнула.
– Тебе больно? – с трудом проговорил халиф.
– Нет, – едва слышно солгала Зульфия и закусила губу, чтобы удержать пронзительный крик, пытаясь свыкнуться с внезапным вторжением горячего орудия страсти, пронзавшего, казалось, самое сердце.