Халява для лоха

Майорова Ирина

Гольдберг похвалил ученицу за образность мышления, а сам «повинился» за то, что, пока Ольга рассказывала, он к ее рыцарям и другие приемы гипнотического воздействия применил. Вот, дескать, стоят они, скучают, устали до изнеможения под грузом доспехов – и вдруг, откуда ни возьмись, ребятеночек: лопочет что-то, улыбается беззубым ртом… Или щенок вознамерился поучиться лапку задирать. Чуть приподнимет одну из четырех, равновесие теряет – и кувырк. Естественно, рыцари умиляются, на глазах слезы – так растрогались. Иди в замок дилеры хоть строем – пропустят, слова не скажут. А если торговцы перед штурмом замка хорошую психологическую школу прошли, они могли прибегнуть к методу нейролингвистического программирования, в научной литературе трактуемому как скрытое воздействие на адресата в нужном для говорящего направлении.

Тут на службе у дилеров были бы и языковая метафора, и ложная аналогия, и «пустое» сравнение, и глаголы в повелительном наклонении… Они бы могли использовать те глаголы как пароль. Подошли коробейники к воротам, шепнули на ушко стражам какое-нибудь хитрое словосочетание, и те скрещенные было копья сразу бы и раздвинули: «Добро пожаловать, гости дорогие!»

Гольдберг тогда спросил у Ольги, не скучно ли ей в мире цифр и всяческих расчетов-подсчетов. Уфимцева удивилась: с чего бы это? И, лукаво улыбаясь, добавила:

– А может, я и циферки в таких же ярких образах представляю! Кредит – суровый дяденька в очках, с толстенной роговой оправой, а прибыль – дамочка в соку, которая часть денежек складывает в большую малахитовую шкатулку, чтобы купить особнячок в ближнем Подмосковье, а часть тратит на красивую жизнь – костюмчики от Dolce&Gabbano, парфюм от Givenchy, лампу от Ross Lovegrove, ресторанчики, подарки сердечному другу.

Да, и про «сердечного друга» она тогда заговорила сама. Сказала, что Стас уехал на важную встречу в загородном ресторане. И почему-то уточнила: «Встреча деловая». Гольдберг по­спешно закивал:

– Конечно, деловая! Он же не идиот какой, чтобы при наличии такой изумительной де­-вушки встречаться с кем-то еще!

Должно быть, фраза прозвучала фальшиво, потому что Ольга вдруг схватила Гольдберга за рукав и, приблизив лицо, спросила:

– Вы что-то знаете? У Стаса кто-то есть?

И Михаилу Иосифовичу пришлось битых полчаса убеждать ее в обратном. Нарочито бодрым голосом, изображая воодушевление, психолог нарисовал девушке сусальную картинку будущей жизни:

– Вы со Стасом поженитесь, родите двух замечательных детишек, летом они будут бегать по зеленой лужайке рядом с вашим загородным домом, а зимой кататься с горки, которую им соорудит заботливый папа. А вы будете смотреть на них из окошка уютного дома, и ваше сердечко будет замирать от счастья.

При воспоминании о «сиропе», который он тогда вылил на голову Уфимцевой, Гольдберга передернуло.

Потом они вместе стали прикидывать, хватит ли будущей чете Дегтяревых денег, вырученных от продажи двух «двушек» и Ольгиных камушков, на особняк в ближнем Подмосковье. Решили: если не хватит, добавит Ненашев, который наверняка захочет, чтобы друг юности и главный соратник по бизнесу жил под боком…

Друзья

Аркаша Ненашев и Стас Дегтярев познакомились на приемных экзаменах на стройфаке знаменитого УПИ – Уральского политехниче­ского. Вуз в советские времена был известен не только тем, что выпускал качественных специалистов, но и царившим там «разгулом творчества»: в свердловском политехе работал один из лучших в стране СТЭМов, гнездились с десяток ВИА, в тамошнем киноклубе показывали премьеры своих фильмов Тодоровский, Иоселиани, Параджанов; здесь шлифовали свой талант многочисленные барды, среди которых числился суперпопулярный в те времена Александр Дольский.

Конкурс на факультет был сумасшедший, но и Аркадий, и Станислав оказались в числе студентов. Дегтярев – с лету, сдав все экзамены на пятерки, а Ненашева, который написал сочинение на жидкую тройку, отстоял завкафедрой математики. Он с пеной у рта доказывал ректору и приемной комиссии, что все они будут локти кусать, если из-за какого-то Гончарова с его Обломовым лишатся студента, предложившего для экзаменационных задач «блистательные по своей краткости и оригинальности решения».

Дегтяреву все давалось без усилий: по-английски он лопотал так, будто родился и вырос в туманном Альбионе, на семинарах и экзаменах по истории КПСС, диамату и научному атеизму щедро сыпал цитатами и датами, по профильным предметам: математике, физике, пресловутому сопромату – особо не блистал, но твердые четверки имел гарантированно. Учился Дегтярев не просто легко, а как бы мимоходом, большую часть времени проводя на репетициях студенческого театра, играя на бас-гитаре в вокально-инструментальном ансамбле и «оприходуя» девчонок. Ненашев же все, кроме профилирующих дисциплин, брал задницей. Скажем, переводы «тысяч» (так студенты именовали тексты из газет, технических справочников, измеряя объем не абзацами или главами, а количеством знаков) по английскому он тупо заучивал. На «творческие глупости» и девочек времени у Ненашева не оставалось. Впрочем, и надежды на успех на этих поприщах у него особых не было. Наделившая Аркадия незаурядными математическими способностями судьба явно посмеялась над ним, ибо внешностью его наградила ниже среднего.

Они были очень разными: поражавший всех своей эрудицией и аристократическими манерами белокурый красавчик Стас и неуклюжий, не особо образованный, вынужденный уже на третьем курсе маскировать раннюю лысину Аркадий. И все же они дружили. У них был общий бюджет, состоявший не только из двух стипендий, но и из гонораров Стаса (втайне от деканата и комитета комсомола его ВИА подрабатывал на свадьбах и, как бы нынче выразились, корпоративных вечеринках), а также из «ломовых рублей» Аркадия, раз в неделю ездившего с другими студентами разгружать вагоны. Они сообща решали, кому первому купить у фарцовщиков джинсы, а кто еще полгодика проходит и в старых; стоит ли раскошеливаться по случаю дня рождения однокурсницы на «ланкомовскую» пудру или она обойдется вафельным тортом…

Стас искренне считал, что Аркаша, случись чего, пойдет за ним в огонь и в воду. Первое разочарование постигло красавчика на втором курсе, когда с группой сочувствующих он выпустил стенгазету, в которой партийно-комсомольское руководство вуза усмотрело антисоветчину и диссидентство. Над «писаками» нависла угроза отчисления. На собраниях их защищали все: от декана до сопливых первокурсников. И только Ненашев молчал. Возвращаясь с судилищ в общежитскую комнату, он объяснял свое невмешательство боязнью все испортить: «Ты же знаешь, что я не умею красиво говорить, а когда волнуюсь, начинаю путаться и нести всякую чушь!» Но Дегтярев догадывался: дело было, конечно, не в косноязычии, а в страхе, что тень от друга-«диссидента» может пасть и на него. Стас не ошибался. Ненашев и впрямь холодел от мысли, что его могут отчислить за компанию с «антисоветчиками». И что тогда? Позорное возвращение домой, а через пару месяцев с обритой головой на сборный пункт и в Афган? А мать? Что будет с ней? Она не доживет до его дембеля. Если, конечно, его не привезут в цинковом гробу, как Кольку Горбунова из соседнего подъезда.

Вуз они благополучно закончили. Оба. На счастье Стаса и его «подельников», к власти пришел Горбачев, и еще вчера считавшиеся крамолой вольности попали в ранг позволительных и даже порой отечески поощряемых.

Но вместе с призраком демократии и свободы по стране начала бродить вполне реальная разруха. Стройиндустрия рушилась на глазах, и оказалось, что ей не нужны даже опытные профессионалы. Навязываемых вузами молодых специалистов руководители стройтрестов, горько усмехаясь, предлагали пустить «в засол». И добавляли: поскольку в связи с отсутствием объектов наши столярки перешли на изготовление бочек для заготовки на зиму капусты, огурцов и антоновки, в таре недостатка не будет.

Поняв, что хорошо оплачиваемой и перспективной работы ни в Куйбышеве-Самаре, откуда был родом Стас, ни в ненашевском Челябинске им не найти, друзья решили пытать счастье по отдельности. Аркадий подался во Владивосток, где один дальний родственник наладил неплохой бизнес по перегону подержанных «японок», а Стас рванул в Москву, решив попробовать себя на эстрадном поприще. На восемь лет они потеряли друг друга из виду.

В 97-м Ненашев приехал в столицу, чтобы осмотреться и прикинуть, каких затрат будет стоить перенесение его надежно закрепившегося на берегу Тихого океана бизнеса в Москву. Во Владивостоке последние три года математик до мозга костей Ненашев занимался двумя вещами одновременно: торговлей иномарками (не только подержанными, но и новенькими, арендуя два автосалона) и рекламой. Последнее поначалу казалось ему делом не только несерьезным, но и бесперспективным. Открыть рекламное бюро его уговорил Костик Обухов, закончивший в конце 80-х режиссерский факультет ВГИКа, потыркавшийся год со своим красным дипломом по столице и вернувшийся ни с чем в родной Владивосток.