Халява для лоха
Шрифт:
– Спасибо, Михаил Иосифович, – устало поблагодарил психолога Обухов. – Все, кроме Надежды и Алика, могут идти обедать. Пока вы едите, мы тут разберемся с «Джангром». Только мы втроем, потому что обсуждение любого вопроса при полном коллективе превращается в какой-то массовый бред и пустопорожнюю болтовню. Вечером, в шесть или полседьмого – в зависимости от того, когда я вернусь со встречи – мозговой штурм по водке. Блин, хотел же все до трех успеть – и колготки, и водяру… Сначала один идиот два часа отнял, потом с вами столько же времени воду в ступе толок. Все, идите, не мешайте работать. Михаил Иосифович, вы, если хотите, можете остаться. Ну в смысле,
– Конечно, Константин Дмитриевич, если я вам нужен, то останусь. Я совсем не голоден. – Гольдберг торопливо вернулся за свой стол и вдруг почувствовал, насколько же он сам себе противен. Как омерзительны ему нотки услужливости в собственном голосе, суетливость и желание угодить начальству. Однако, набрав в легкие воздуха и пробормотав про себя какое-то аутотренинговое заклинание, психолог быстро обрел душевное равновесие.
Обухов подошел к Алику и несколько секунд молча постоял у него за спиной. Логотип «Джангра» арт-директору явно не давался.
– Ты чего сегодня такой озабоченный? – задал вопрос лохматому затылку первого дизайнера Костя. – Машину, что ли, опять разбил?
– Не-а, – помотал головой Алик. – К мамане вчера съездил.
– Заболела? Серьезное что?
– Слава богу, жива-здорова. И даже больше – цветет и пахнет.
– Ну?
– Да деньги из меня тянет, как пылесос! – Алик наконец обернулся и жалобно взглянул на Константина. – На здоровый образ жизни подсела. Сначала биодобавками увлекалась, а теперь, когда организм очистила, за лицо и тело взялась. Каждую неделю звонит: «Алик, сыночек, у тебя лишних пары тысяч нет? Очень нужно». Встречаемся где-нибудь в городе, я ей передаю. Не всегда сколько просит, сколько на тот момент могу. А спрашивать, зачем ей деньги, вроде неудобно. Скажет еще, для матери жалею. Ну, вчера я к ней после работы заехал. Полгода не был. И лучше б еще столько же не заезжал.
– Да чего там увидел-то? – нетерпеливо рыкнул на подчиненного Обухов. – Молодой мужик, что ли?
Алик грустно ухмыльнулся:
– Думаю, в следующий раз и такое будет. А пока только квартира, сверху донизу забитая контейнерами с антицеллюлитными мазями, моделирующими грудь гелями и разглаживающими морщины кремами. Везде банки, пузырьки, ампулы с жидкостью для укрепления волос. В ванной, на кухне, в книжном и посудном шкафах, даже в холодильнике. В холодильнике, представляешь, кроме косметики, ничего нет. Никаких продуктов. Еще бальзамы и витамины, чтобы внутрь принимать… И весь вечер она мне про чудесные свойства этих снадобий трындела. Я как будто три часа подряд рекламные ролики слушал: «Этот крем убирает даже глубокие мимические морщины!», а этот «не оставляет и следа от гусиных лапок возле глаз», «ты посмотри, какие у меня бедра подтянутые стали, – это я себе электромассажер через телемагазин купила».
– Да-а, братан, – протянул Обухов. – Это называется: за что боролись, на то и напоролись. Надо было тебе, дружище, у мамани-то почаще бывать – иммунитет к рекламе у старушки вырабатывать. А теперь вот расплачивайся за невнимание к родительнице и собственное легкомыслие. Ладно, считай это издержками профессии и не переживай: скоро у нее эта кремофилия закончится.
Алик молча покачал головой: вряд ли…
Разоблачение
Таврин в очередной раз взглянул на часы:
– Ого, пятый час. Скорее всего, сегодня уже не придет… Может, передумала… Хотя, если бы решила к кому другому обратиться, дала бы знать. Девчонка-то с виду обязательная. Да и документы мне оставила…
– Это вы о ком, Игорь Владимирович? – вмешался в разговор, который шеф вел сам с собой, Юрий Старшинов.
– Да о девчонке, которая у нас на прошлой неделе была. Помнишь, худенькая, симпатичная, с перепуганными глазами?
Старшинов пожал плечами и сложил крошечные губки сковородником:
– Нет, не помню. Мало, что ли, их здесь ходит?
Он демонстративно зевнул и тут же поймал на себе пристальный взгляд шефа.
– Ну, честное слово, не запомнил, Владимирыч! – натужно рассмеялся Старшинов, чем только усугубил ситуацию.
Таврин еще несколько секунд продолжал смотреть на подчиненного в упор, и, казалось, его серо-голубые глаза подергиваются льдом. Старшинов засуетился, поспешно придвинул к себе стопку лежавших на краю стола папок и стал открывать одну за другой, делая вид, будто ищет какой-то документ.
Майор поднялся из-за стола, натянул старенькую кожаную куртку и молча вышел из кухоньки-офиса. На улице он первым делом нашел в памяти сотового нужный номер и через несколько секунд по-свойски поприветствовал собеседника:
– Гриша, привет! Ты на дежурстве? Слушай, пробей-ка мне человечка. Уфимцева Ольга Николаевна, возраст двадцать два – двадцать пять. Москвичка, в столице живет давно, но в базе – правда, я ее не обновлял уж с год – почему-то нет, я смотрел… Да знаю я, знаю, что морока. Но это даже не для работы, считай, для меня лично… Слушай, оставь свои пошлые шутки! Да не психую я. Девчонке, может, реальная опасность угрожает. Что? А-а, ну да… Посмотри и в несчастных случаях. Да не знаю я, когда она пропала! Была у меня в среду, сегодня должны были встретиться снова, а она не пришла. Чего сам суечусь? Так ты же знаешь, у Пашки снова язва открылась, он сейчас в санатории, Силантьев за парализованной тещей в Краснодар улетел, к себе в Москву перевозить будет, а четвертый у меня зеленый совсем. Вот потому и сам. Ладно, жду отзвона.
Таврин осмотрелся вокруг. На душе было мутно и муторно. И осадок этот, противный, как болотная жижа, оставил состоявшийся четверть часа назад короткий разговор со Старшиновым. Майор попытался найти суетливому поведению подчиненного оправдание: «Юрке просто понравилась эта девчонка – вот и все, а ты сразу… Может, даже попытался знакомство продолжить, а она его отшила…»
– Ну точно! – вслух обрадовался Таврин.
Дальше монолог опять пошел во «внутреннем режиме»: «Ведь едва она ушла, он куда-то ломанулся. Сказал, кофе закончился, а я потом только что початую банку обнаружил. И вид у него, когда он с банкой «Нескафе» вернулся, встрепанный был. Догнал ее, телефончик попросил, а она фыркнула. Вот он и злится…»
На сердце у Таврина сразу стало легче. Насвистывая мотивчик песенки, с которой на «Евровидении» представлял Россию Дима Билан, майор перебежал трамвайные пути и, купив бутылку холодного чая и пару пирожков с ветчиной и сыром, то ли пообедал, то ли поужинал, прислонившись спиной к огромному тополю.
На следующий день, во вторник, уезжая с утра по делам, он попросил Юрия: если появится Уфимцева, немедленно отзвониться ему на сотовый. Попенял себя за то, что в первый визит Ольги не подписал с ней договор: «Была б сейчас бумажка, в сто раз легче со всякими архивными крысами и милицейско-прокурорскими бюрократами было б разговаривать. А то всякая блоха в мундире начинает закону учить: «А на каком основании мы должны вам предоставить документы? Какое отношение вы имеете к делу Дегтярева и что это за вновь открывшиеся обстоятельства?»