Хамсин
Шрифт:
– Ты убил человека?
– Многих…
Она опустилась на стул. Силы покидали ее.
– По моей вине погибло много людей. Ты говоришь – искупить вину… А у кого мне просить прощения, Надия? Ты и твои друзья и еще эти бедные люди, что вокруг нас, способны понять и, возможно, простить. Но другие не простят.
– Другие? Кто это другие?
– Слушай, неужели ты до сих пор не поняла, кто я? Как оказался здесь? Зачем понадобилось посылать вертолеты, чтобы разделаться со мной? Не догадываешься?
Лицо Надии было белым как мел.
– Кто же ты?
– Я – «тихий американец».
10
Он сидел на балконе и смотрел в бинокль. Море серебрилось в лучах утреннего солнца. Почти у самого горизонта темнели узкие полоски – там, вдали от берега, застыли корабли американской эскадры.
Надия подошла к нему, положила руку на плечо.
– Халед, мне нужно что-то сказать тебе.
Он отложил бинокль, повернулся в скрипучем кресле.
– Я знаю, Халед, ты рассердишься… Но поверь, дорогой, я не могла иначе… Так вот, пока ты спал, я записала твою исповедь. Вот она.
Надия протянула ему несколько отпечатанных на портативной машинке листков.
Халед взял их здоровой рукой, положил на колени и спросил:
– Ты записала все, о чем я рассказывал?
– Посмотри сам.
Он пожал плечами, начал читать первую страницу: «Я, Халед Мурси, пишу все это в здравом уме. Начинаю с этих слов, потому что был тяжело ранен, когда меня хотели уничтожить. Но я выжил. И теперь считаю, что имею право рассказать правду о себе и тех, кто хотел бы ее похоронить вместе со мной.
Я американец, хотя среди моих предков есть арабы – ливанцы, эмигрировавшие в свое время в США.
Я был агентом ЦРУ и сейчас горько в этом раскаиваюсь. Тот, кто раскаивается, часто говорит, что был обманут, введен в заблуждение. Не хочу никого винить – прежде всего виноват я сам. Я считал непогрешимой мою страну. Я искренне верил, что служу ее интересам. И во имя Америки я готов был на многое: плести интриги, причинять боль и страдания людям, натравливать их друг на друга.
Я был убежден, что нет людей благородней, чем те, кто руководит Америкой, и нет ценностей дороже американских.
Я ненавидел коммунистов, потому что, как меня учили, они против общественной системы, создавшей богатства моей страны. И поэтому вел борьбу с ними, да и со всеми, кто не был с нами „в одной лодке“.
И вдруг почва ушла у меня из-под ног. Я увидел: все, чем я занимался, нужно не американскому народу, а лишь горстке американцев. Тем, для кого политика – это путь к достижению личной выгоды, а пролитая кровь, даже кровь своих соотечественников, – тоже капитал.
Истина открылась мне, когда я распознал грязную игру. Ее затеяли за океаном, в Лэнгли, а исполнителем была группа „Каир-Альфа“.
Хочу объяснить, что это такое. „Каир-Альфа“ – особое подразделение ЦРУ, собирающее военно-политическую информацию в странах Ближнего Востока и уничтожающее всех тех, кто мешает Америке достичь ее целей. Свое название группа получила в семидесятые годы, когда президент Садат начал проводить свою политику „открытых дверей“. В Египет хлынули сотни иностранных фирм, и ЦРУ постаралось использовать благоприятные условия. Именно тогда группа „Каир-Альфа“ попыталась пустить глубокие корни во многих городах арабского мира.
Я занимал в „Каир-Альфа“ довольно ответственный пост – был работником ее резидентуры в Ливане. Меня направили туда во время междоусобиц – сочли, что это удобный для моего внедрения момент.
В мои функции входило знакомство с лидерами ливанских политических группировок, изучение их курса, программ, условий и методов работы. Особое внимание я должен был уделять радикалам.
За три года, которые я прожил в Бейруте под видом владельца дорогого обувного магазина, я свел обширные знакомства с нужными нам людьми. В подвале куп ленного мною дома была устроена типография. Там по заказам тех или иных политических групп я печатал их материалы. И благодаря этому был прекрасно осведомлен.
Особо сблизился я с руководителями молодежной организации „Аль-Фаджр“, объединявшей несколько небольших левацких групп. Я сразу понял, какую пользу они смогут мне принести, если удастся на них влиять. Но так, чтобы ни один из членов „Аль-Фаджр“ даже не подозревал, кому на самом деле должны послужить их глаза и руки.
Возможно, я шел бы этим путем до конца. Но случилось то, что заставило меня усомниться в правильности моего пути.
Однажды, уже после того, как израильтяне вошли в Бейрут, я отправился на встречу с человеком из израильской разведки „Моссад“, чтобы обменяться с ним кое-какими данными. Раньше на такие встречи ходил сам шеф, – говорю об этом потому, чтобы стало понятно, насколько мне доверяли. Неподалеку от лагерей палестинских беженцев Сабра и Шатила мою машину остановил израильский патруль. Я оставил машину и пошел окружным путем, удивляясь гнетущей атмосфере, царившей вокруг. Издалека слышался многоголосый женский плач, сновали машины ливанского Красного Полумесяца. Я повсюду натыкался на угрюмых израильских солдат, переговаривающихся со своими начальниками с помощью переносных раций.
Чем ближе к въезду в лагеря беженцев, которые мне нужно было миновать, тем сильнее чувствовался страшный запах смерти. За время обстрелов Бейрута израильтянами этот запах стал мне хорошо знаком. А наутро я узнал, что там произошло: отряды фанатиков-фалангистов, союзников израильтян, убили сотни палестинцев.
Я был потрясен, раздавлен всем этим. И не мог избавиться от мысли, что я, американец, пусть и косвенно, но тоже причастен к этой бессмысленной бойне. Ведь ее учинили те, кого мы всегда называли своими друзьями и союзниками, кого мы снабжали всем, чем могли: оружием, деньгами, информацией.
Многое с этого момента я стал воспринимать в ином свете. Но окончательно прозрел уже после того, как в Бейруте высадились американские морские пехотинцы из „миротворческого корпуса“.
Сначала ничто не предвещало грозы. Но затем Бейрут потрясли взрывы, приведшие к многочисленным жертвам в американских и французских частях, и стало ясно, что им вообще надо уносить ноги из Ливана. Тут меня посетил большой босс из Лэнгли. И он сказал мне:
– Халед, настало время. Если сейчас что-то срочно не предпринять, эти „голуби“ из Вашингтона заставят нас уйти отсюда, может быть навеки. Для Америки это нежелательно. Понятно?