Хан Кене
Шрифт:
Утром каратели ушли, забрав молодых мужчин и женщин. Сейчас из аула поехал гонец к Кенесары, но тот далеко и вряд ли отправит кого-нибудь в погоню.
Они решили повернуть к северу и ехать в Оренбург, минуя аулы Кенесары. Очутившись снова в седле, Есиркеген впал в глубокую задумчивость. Спутники тоже молчали, даже рыжий проводник оставил свои песни. Да и с чего им было веселиться после всего виденного?..
Есиркеген глубоко вздохнул… Может быть, он ничего не понимает и у простых русских солдат те же
Даже пальцы у человека на руке не одинаковы. Можно ли считать одинаковыми всех русских людей? Вон две ветви от одного и того же деда Аблая — кровные враги.. Но почему же того не понимает Кенесары? Или он, как раненый барс, хочет умереть в бою?
Присоединение, которое в будущем принесет великие плоды!.. Да, несмотря ни на что, он будет бороться за это.
Раздираемый сомнениями, Есиркеген только теперь заметил, что солнце закатывается. Он оглянулся по сторонам. Все та же мертвая степь простиралась вокруг, холодный ветер дул, прижимая к земле пожухлые ковыли…
— Где-то здесь должен быть аул! — Борец указал плетью в сторону. — Лошади намаялись…
— Не только лошади… — отозвался тихо Есиркеген. — Душа болит…
В первый раз с тех пор, как покинули они разгромленный аул, ответил он своим попутчикам.
Они свернули налево, к невысокой гряде холмов. Проехав еще немного, увидели крайние юрты какого-то аула. Вид его тоже был необычен. Казалось, не то он только что прибыл сюда, не то собирается сейчас же откочевать. Вокруг навьюченных верблюдов носились собаки. А в трех неразобранных белых юртах, возле которых торчали на древках конские хвосты — бунчуки, крыши были крест-накрест перетянуты черным ковровым крепом в знак траура…
— И этот аул навестила беда! — грустно сказал борец. — Давайте объедем его стороной…
— Куда сбежишь от бед собственного народа! — воскликнул Есиркеген и пришпорил коня.
Но от группы вооруженных всадников на краю аула уже отделились несколько человек и поскакали им навстречу.
— Кто вы и откуда едете? — зычно крикнул им черноусый сарбаз, не обращая внимания на их приветствия. Серый аргамак вился под ним, пританцовывая.
— Свои!.. — ответил Есиркеген и вдруг заметил синюю суконную нашивку Кенесары на груди черноусого.
— Какой такой свой?.. Не хочешь ли сказать, что мы с тобой от одного отца и матери? А ну выкладывай побыстрее, кто ты, если не хочешь отведать плетки!..
— Ни привета, ни ответа!.. Что вы нападаете на нас, не пожелав даже доброго здоровья? — Есиркеген говорил со спокойным достоинством. — Мы едем из Сары-Арки и направляемся к родственникам моей матери из рода табын на берега Иргиза…
— А с какой части Сары-Арки?
— Из Каркаралинского округа.
— Каракесекцы, что ли?
— Да…
— Стало быть, вы из того Каракесека, где у людей не осталось настоящей крови в жилах и настоящих мужчин в племени?
Есиркеген вспыхнул от такого оскорбления, но вовремя взял себя в руки и укротил свой гнев.
— Значит, и среди казахов имеются люди, не слыхавшие про Казбека Золотоустого! — улыбнулся он.
Бешеный гнев загорелся в глазах черноусого сарбаза.
— Каракесекцы всегда отличались колким языком. Уж не относишься ли ты к потомкам самого Казбек-бия?
— Вы угадали!
— Увертливый карась сам попался в руки… А ну-ка следуй за нами!..
Только теперь Есиркеген понял, что злоба людей Кенесары на ага-султана Жамантая может вылиться на него. Но он не стал пререкаться и поехал за черноусым. Десяток всадников с пиками и палицами наготове сопровождали их к середине аула.
Однако при въезде до них донесся плач из крайней белой юрты. Среди казахов издревле бытует обычай первым долгом зайти в дом усопшего и прочитать молитву. Есиркеген слез с коня, и джигиты Кенесары не стали ему препятствовать…
Зайдя в юрту, он прежде всего увидел людей в рваных малахаях и истрепанных чекменях, которые плакали и причитали на разные лады. На левой стороне юрты лежал молодой джигит, горбоносый, с чуть заметным пухом вместо усов. Он скорее был похож на спящего, чем на мертвеца. У изголовья его сидела маленькая высохшая женщина с распущенными седыми волосами. Она царапала ногтями до крови свои исхудалые щеки и причитала:
Будь трижды проклят, Кене!
Да сгинет твой род, злодей!
Что делать несчастной мне
Без света моих оче-ей!..
Рядом с ней сидела молодая красивая женщина жена или сестра убитого. Ее большие черные глаза безжизненно уставились в стену юрты. Прочитав молитву, Есиркеген вышел…
Их привели в другую большую юрту посреди аула. К канату, перепоясавшему юрту, был привязан широкогрудый белый конь величиной с доброго верблюда. А в юрте, напротив двери, полулежал огромного роста мужчина. Увидев вошедших, он приподнял голову с подушки. На громадную квадратную глыбу был похож этот странный, черный человек.
— Вот, Агибай-ага, поймали у самой околицы! — доложил черноусый сарбаз. Оказались из аула самого Жамантая. Говорят, что едут в гости к родственникам его матери, которая будто бы проживает на Иргизе…
Человек-глыба с любопытством посмотрел на Есиркегена. Тот удивился, услышав имя батыра Агибая, одного из главных сподвижников Кенесары. Эти аулы ведь не очень симпатизируют ему. Однако Есиркеген ничего не стал спрашивать, а лишь отдал глубокий поклон прославленному человеку:
— Ассаляумагалейкум!..