Ханна Грин и ее невыносимо обыденное существование
Шрифт:
Всякий раз, как она задавала вопрос, дедушка начинал отвечать, но почему-то сбивался. Тогда Ханна спрашивала снова.
Наконец он произнес:
– Давай-ка я расскажу тебе историю.
– Жил да был мальчик, – начал он. – Его звали Эрик Грюн…
Эрику было тринадцать лет, он жил на ферме, на маленькой ферме, затерянной среди равнин в центре Германии. Ферма была захудалая. Каждый день Эрик и его братья с сестрами помогали родителям, вскапывали землю, сеяли семена и ухаживали за разнообразной, но немногочисленной домашней скотиной. От года к
Жизнь была трудной, но они об этом не подозревали. Бесконечная борьба за выживание была их уделом, как и уделом их родителей, и родителей их родителей, и всех-всех-всех предков, вереница которых скрывалась в сумраке времен. Семья Грюн веками возделывала свой жалкий участок земли. Ничего другого Грюны не знали – только работу на земле, и ныне, и присно, и во веки веков.
Но однажды утром, когда зарядил такой сильный дождь, что из дома носа не высунешь, все сидели в жалкой лачуге и переругивались между собой, а Эрик решил прогуляться. Он побрел по узкой извилистой тропке, добрался до дороги (проселочной, грунтовой, чуть шире тропки) и пошел по ней далеко-далеко, а потом еще дальше.
Дождь не переставая сыпался из тяжелых черных туч. Наконец Эрик заметил вдали какие-то строения. Ничего подобного он в жизни не видел.
Еще через час, попав на окраину города, Эрик онемел от изумления. Единственным известным ему селением была родная деревня – несколько бревенчатых лачуг, местная лавка, где торговали сморщенной подгнившей репой и где пахло крысами, живыми и дохлыми, а еще постоялый двор, куда Эрику запрещали соваться, потому что взрослые ходили туда пить пиво, браниться и падать. Эрик и представить не мог, что бывают дома высотой в три или четыре этажа.
А еще он никогда не видел так много людей.
Они сновали туда-сюда, мельтешили, суетились. Кричали друг на друга, наперебой предлагали товары, входили и выходили из домов. Сотни и сотни людей.
Тысячи.
Сначала Эрик с восторгом разглядывал все и вся, но вскоре у него закружилась голова, и он испугался. Он не привык находиться в гуще людей. В деревне все были знакомы. Родственники, хозяева и работники ферм по соседству, жители деревни. А здесь собралось столько народу, что с ними и за сто лет не перезнакомишься. Как же жить среди чужаков?
В центре города он заметил очень большое здание и вошел туда, надеясь отдохнуть от толпы.
Внутри было очень тихо. Эрик сообразил, что это церковный храм, в сто раз больше их местной церквушки. Он уселся на скамью у входа. В храме Эрик успокоился, вдохнул неподвижный воздух и, обрадованный тем, что людей вокруг нет, немного пришел в себя.
А еще в храме были окна.
До тех пор в жизни Эрика преобладали бурые и серые тона. Цвет вспаханной земли в полях, где целыми днями работал Эрик. Цвет крошечных бревенчатых лачуг. Цвет неба, затянутого тучами. В жизни Эрика почти не было яркого цвета, если не считать редких россыпей весенних цветов. Весь его мир был бурым, как грязь.
А окна этого огромного храма переливались немыслимыми цветами и оттенками, даже когда свет дня с трудом пробивался сквозь тучи и дождь. Изображения Христа с апостолами и другие сцены из Священного Писания сияли красным, синим, зеленым, пурпурным и ярко-желтым, как настоящее золото.
Эрик замер, раскрыв рот. Ничего великолепнее он и представить себе не мог. Во всяким случае, в последующие полчаса, а потом оказалось, что на свете есть еще большее великолепие.
В противоположном конце распахнулась дверь, и в церковь вошел человек, высокий и грузный. Он не заметил Эрика на скамье, а подошел к органу и уселся.
Эрик не знал, что такое орган. Он никогда не слышал органной музыки. Его родители и бабушки с дедушками тоже никогда не слышали органа. Они никогда не покидали деревню и ни разу не были в этом городе, который назывался Лейпциг. Эрик лишь потом узнал, как называется странное сооружение из труб, а сначала обнаружил, для чего оно.
Человек вытянул руки и нажал пальцами на клавиши. Раздались какие-то разрозненные звуки. Человек остановился, поморщился и посмотрел в потолок, будто ждал вдохновения.
Немного погодя он протянул правую руку и нажал еще несколько клавиш. Послышались еще звуки, но уже иначе, один за другим. Он снова остановился, а потом попробовал еще раз. Похоже, ему понравилось, и тогда он повторил звуки в том же порядке, а потом еще и еще, всякий раз немного меняя звучание, пока не добился такого, которое понравилось ему больше всего.
А потом он начал играть и левой рукой.
Правая рука продолжала наигрывать первую мелодию. Левая играла что-то похожее, но не совсем такое же и не одновременно. Два набора нот словно бы говорили друг с другом, как будто беседовали.
Звуки повторялись и повторялись по кругу, изменялись, множились, а потом стали похожи на две стаи птиц, летящие бок о бок, независимо друг от друга, но смешиваясь и объединяясь, и звук становился все громче и громче, усложнялся, к кружащей стае птиц присоединялись новые… но в центре этой круговерти все равно звучала та, самая первая незамысловатая музыкальная фраза.
А потом человек стал играть еще и ногами.
У самого пола была еще одна клавиатура, большие деревянные педали, и человек наступал на них, добавляя к летящим ввысь звукам еще один уровень, пониже. Эрику показалось, что у него вот-вот лопнут перепонки в ушах.
Витражные окна перестали быть самой изумительной и великолепной вещью на целом свете. Ею стала музыка. Такая восхитительная, что Эрик ахнул от восторга.
Человек у органа услышал шум – музыка ему нисколько не мешала – и немедленно прекратил играть.
Эрик ужасно огорчился. Ему показалось, что внезапно погасили солнце. Человек повернулся и оглядел храм.
– Кто здесь?
Эрик хотел было спрятаться или убежать, но родители воспитали его в честности.
Он испуганно встал и признался: