Ханты, или Звезда Утренней Зари
Шрифт:
— Ты, старый разбойник! — и добавил еще несколько слов на родном языке.
— Что ты ему сказал? — спросила девушка.
— Что мы не боимся его и чтобы он шел по своим делам!
— И все?
— Еще сказал ему, если в покое нас не оставит, я возьму ружье и так напугаю его, что он дорогу домой не найдет…
— Ружья-то у нас нет! — улыбнулась девушка. — Чем его напугаешь!
— Я ему так уверенно сказал, что он поверил про ружье.
— Он понимает человеческий язык?
— Все лесные звери-птицы понимают человека. Ну, которые, может, не очень понимают, но все равно чувствуют по голосу, о чем их просит человек.
— А одному в тайге не страшно? Останавливаться, ночевать?..
— Тут
— Как удержать страх, если он живет в человеке?
— Нет, сердце человека чистое, — возразил Демьян. — Страх приходит со стороны. И все плохое приходит в сердце человека со стороны.
— Со стороны, значит? А человек — ангел? Так, что ли?
— Так, так, — кивнул он. — Ведь в сердце младенца нет страха и жестокости. Все приходит потом, от других людей, от плохой жизни…
— А с таежным страхом как быть?
— Тут все просто. Тут вот какое дело надо знать. В тайге все звери-птицы уважают человека, уступают ему дорогу. Стало быть, человеку совсем нечего бояться. Разве что по глупости пустит в сердце пустой страх…
— А медведь? По-моему, его все побаиваются.
— Да про него много говорят. А так зверь как зверь, со своими повадками.
— Пугают людей? Пустые страхи, считаешь?
— Можно так сказать… — в раздумье проговорил Демьян. — Вот в войну был один случай… А так наша Река не помнит ни одного смертного греха за медведем. И старики не слыхали от своих предков ничего подобного. Во всяком случае, за последние сто с лишним лет…
— Расскажи, интересно ведь, — попросила девушка.
— Потом как-нибудь, — уклонился он. — Дорога длинная, успею еще… А на сегодня филина достаточно, — усмехнулся он и, глянув в сторону чащи, добавил: — Видно, полетел по своим делам — не слышно теперь его.
— А ведь и вправду, будто послушался нас! — удивилась девушка.
— Он понял, что мы не боимся его. Не испугались. А коль пугать некого — так зачем зря шуметь. Разумная, однако, птица…
Оба замолчали. Демьян покуривал трубку. Девушка задумчиво смотрела на языки пламени.
Потом они сварили карасей и поужинали.
Шел дождь.
Глухо вздыхали кедры под порывами ветра.
Потрескивал костер.
Они сидели под навесом и молча слушали дождь. Дождинки звучно барабанили по бересте крыши.
Наконец девушка спросила:
— Что ты все молчишь, Дема?
— А о чем говорить? — осведомился он.
— Как о чем? — удивилась она и взглянула на него внимательными глазами. — О чем-нибудь. О чем-то ведь думаешь…
Он почувствовал, как тепло ее болотных глаз согрело его лицо и стало проникать в нутро.
Он молчал.
— О чем-то ведь думаешь, не правда ли? — спрашивала она.
После паузы он согласился:
— Думаю.
— О чем же?
Помедлив, он смущенно сказал:
— Я думаю о нас.
— О нас?! — Ее брови вздрогнули и, словно натягиваемый лук, изогнулись посередине.
— Может быть, о себе? — уточняла она.
— Нет, о нас, — упрямо повторил он.
— Что же о нас можно думать? — проговорила она.
— Разное.
— Любопытно… — только и сказала она.
А размышлял он о жизни, о превратностях судьбы. Вот пришли на землю два человека, примерно в одно и то же время. Жили на разных реках. Жили, ничего не подозревая, о существовании другого. И вот однажды судьба свела их. И жизнь стала больше, мир — шире, небо — выше. Удивительно преобразилась земля — все удвоилось в жизни, все повернулось к человеку только светлой стороной. Но в то же время все вдруг объединилось,
Одна тайга.
Одна вода.
Одна дорога.
Одно небо.
Одно солнце.
Но придет время — и нарушится это изумительное единство мира и жизни. Повернут в разные стороны и, быть может, никогда больше не увидят друг друга. И уйдет в небытие один житель земли. И жизнь станет меньше, и мир снова сузится, а небо — снизится. И каждый что-то теряет. Что-то очень нужное. Что-то очень необходимое.
А время неумолимо…
Время неподвластно…
Одни потери…
Такие мысли бродили в голове Демьяна. Словно раз-бредшее стадо оленей, они, быть может, шли не в том направлении, в каком нужно было идти. Но он уже ничего не мог сделать.
Девушка долго молчала.
Было слышно, как звенела вода реки.
Шел дождь.
Наконец девушка подняла на него цвета весеннего болота глаза — в них была грусть. Она тихо сказала:
— Что-то ведь остается…
Он ответил не сразу, после небольшой паузы:
— Печаль потери остается…
— Значит, все бесследно не уходит. Значит, что-то все же остается.
Медленно, как бы взвешивая каждое слово, он сказал:
— Лучше бы ничего не оставалось…
— Нет-нет, — быстро и решительно перебила она. — Пусть хоть печаль остается! Разве это плохо?
— Пусть так, — согласился Демьян, чтобы не огорчать ее. — Пусть будет так.
Оба смолкли. Сгущались сумерки. Рвались искры огня в неведомую высь. Костер незаметно убаюкивал, но время сна еще не пришло. И девушка тихо заговорила. Демьян слушал ее мягкий певучий голос, похожий на мелодичный и чистый говор таежного родника. Такие родники встречались ему в урмане, на пологих склонах сопок, под сенью ельника и кедрача. Он останавливался и долго и ненасытно впитывал в себя говор родника, что завораживал его необыкновенной чистотой звуков и необъяснимыми переливами мелодии. После, спустя многие дни, он мог вспомнить весь напев и спеть его без слов: «Вов-во-во-во-во-вов…» В нескольких звуках будет столько нюансов, что невозможно их передать ни словами, ни нотами… Его заворожит мелодия, где нет ни одного лишнего и неверного звука. Что может быть искреннее и правдивее напева родника?! Что может быть искреннее и правдивее самой природы?! Но сейчас, позабыв обо всем, он смотрел на огонь и слушал мелодию, что, подобно родниковому ручью, струилась только для него. Будто наяву, он увидел город на берегу большой сибирской реки. Пристань, пароходы, вокзал, люди города. Большие и малые дома людей города. А вот и самый лучший дом города — это ее дом. Потому что родной дом всегда кажется лучше и краше, чем другие дома. Увидел ее деда — сидит за столом, обложился книгами со всех сторон, молча читает. Ученый, по счетной части, понял Демьян. Бабушка. Она что-то говорит на непонятном наречии. Ах да, она учит внучку польскому языку. Ей очень хочется, чтобы еще одно поколение в Сибири сохранило ее родной язык. Вот вторая бабушка. А дед, другой, уже ушел из жизни. И отец ушел… Мать одна. Она в деда, тоже по ученой части… А чем в городе плохо? Да просто хотелось начинать самостоятельно все, своими силами, без опеки бабушек и дедушек. В детстве вообще мечтала стать парикмахером и поехать куда-нибудь далеко-далеко. Разве плохо ездить по миру и делать людям прически, чтобы они красивее стали? Возможно, в этом проявился тот беспокойный дух, что был присущ многим ее предкам. В ее родословной удивительным образом переплелись судьбы разных людей — и польских политссыльных, и украинских переселенцев прошлого века, и венгерских интернационалистов, и сибирских чалдонов. «Полный интернационал», — заметила девушка.