Хаос
Шрифт:
Все, это больше не мой туннель. Обычный подземный переход под железной дорогой — место как место, никакое. Мне здесь не нравится: а куда еще пойти? Можно хотя бы посидеть минут десять, собраться с мыслями. А потом десять минут превращаются в двадцать, Мию пора кормить, вот я и разбиваю лагерь: сижу на пакете со шмотками, привалясь спиной к стене. Не верится, что все кончилось — моя жизнь у Винни. До сих пор я не понимала, как много это значит. Дом. Первый дом для Мии.
Здесь не спрячешься, наоборот, а пока я кормлю Мию, деться мне некуда. Легкая мишень. Постоянно
Смотрю вниз, на Мию. Она в стеганом комбинезоне. Голову ей я прикрыла своей курткой, ножки торчат наружу. Тихонько потирает их одну о другую. Сюда ей и ввели чип, в левую пятку. Там он и сидит, невидимый, безмолвный, такой крошечный, что прошел сквозь иглу шприца. Мне становится нехорошо при одной мысли о том, что в тельце моего ребенка сидит эта штуковина, живая и деятельная штуковина, которая постоянно сигналит Этим Людям, сволочам, которые сделали с Мией такое. Теперь они могут выследить нас, где-то, в каком-то кабинете, и Лондоне, в Дели, в Гонконге Мия станет точкой на чьем-то экране.
Нас обязательно найдут, это вопрос времени. А потом? Поселят где-нибудь еще? Отправят домой? Разлучат?!
Не надо было тогда возить ее в больницу. Ей бы тогда не вживили эту дрянь, и мы могли бы исчезнуть. Был бы хоть какой-то шанс.
Если бы у нее не было чипа.
Он наверняка под самой кожей. У меня в косметичке были ножницы…
Мия на секунду перестает сосать — переводит дух. Рука высовывается из-под моей куртки, крошечные розовые пальчики нащупывают, за что бы подержаться. Кожа у нее такая тоненькая, прямо прозрачная. Как я могла даже подумать, чтобы разрезать ее, ковыряться внутри — все ради этого чертова чипа? Чем я лучше Их? Ну я и гадина.
Прикрываю ее курткой и прижимаю к себе.
Прости меня, прости. Я никогда не сделаю тебе больно и не отдам тебя никому, Мия. Никогда.
Ветер взметает мусор, он летит по туннелю, шуршит по гравию и кирпичу. Гляжу, как скачет ко мне какая-то обертка от шоколадки. Потом смотрю вдаль. Там кто-то есть.
Адам
Там кто-то есть. На земле в туннеле. Туннель побелили, картину, кошмар, дату — все замазали. Там по-прежнему темновато, но я сразу вижу — это она. Сара.
Я ходил к ее дому. Нет, не собирался ни стучать в дверь, ничего такого. Не знаю, что я собирался делать, — может, просто подождать, — не знаю. В общем, дошел я только до угла, потому что там стоял микроавтобус и три полицейские машины. Господи. Нагрянули они именно к Саре: я видел, как уводили этого ее тощего другана — руки в наручниках за спиной. Я юркнул в тень подобру-поздорову. Только полиции мне не хватало, зато теперь я не знаю, арестовали Сару тоже или нет.
Побродил немного кругом и, понятное дело, зарулил в туннель. Куда мне было еще податься, а она, оказывается, тут. В последний раз, когда я ее видел, она обозвала меня отморозком. В последний раз, когда мы встретились здесь, зафинтилила мне камнем по башке. Надо бы мне повернуться и уйти, а я не могу. Не могу я без нее. Иду к ней, медленно, но не останавливаясь, пусть у нее будет время увидеть меня, время уйти, если она захочет. А она никуда не уходит. Сидит себе на месте, и я дохожу до нее.
Как-то это неудобно — я стою, она сидит, — поэтому я присаживаюсь на корточки в сторонке. Она прижимает к себе дочку, и тут меня как стукнуло: она ее кормит! Ничего не видно, просто ребеночек, прикрытый курткой, но меня все равно бросает в жар, и я багровею от смущения.
Сара смотрит под ноги, капюшон надвинут на лицо. Хочу, чтобы она посмотрела на меня. Хочу еще раз увидеть ее число. Мне бы еще разок это почувствовать…
— Сара… — говорю.
Она так и смотрит под ноги. Притворяется, будто меня тут нет. Вижу по ее позе, я же не идиот. Она хочет, чтобы я ушел. А я не уйду. Не могу.
— Сара, это я.
Никакой реакции.
— Я видел твой дом и полицию.
Ничего. Не знаю, что еще сказать. Ляпаю первое, что приходит в голову, не успев подумать.
— Ты почувствовала? Ну, землетрясение?
Тут она поднимает голову — и от ее числа меня накрывает знакомая теплая волна. Вид у Сары удивленный.
— Какое еще землетрясение?
— Ну, земля задрожала — час назад примерно. Я был на Оксфорд-стрит. Все попадали, а потом только смеялись, как будто ничего не случилось, а на самом деле случилось.
— Я ничего не почувствовала. Час назад я была здесь. Ничего не заметила.
— Я не сочиняю.
— Я этого не говорила.
Колючая. Это-то понятно, но она еще и несчастная какая-то. Надо до нее достучаться. Надо пробить ее барьеры.
— Что стряслось? — спрашиваю. — Что с тобой стряслось?
Она опять смотрит под ноги, но хотя бы разговаривает, и на том спасибо.
— Ко мне пришли из социальной службы. Они меня засекли.
— Во блин.
— Все еще хуже, Адам. Они заберут ее у меня. А у меня, кроме нее, никого нет.
— Ну они не имеют права…
— Имеют. И заберут. Я жила в наркоманском притоне — два торчка и дилер. Круто, да? А теперь мне некуда идти. Выходит, я бездомная.
— Можно вернуться домой.
Кажется, малышка наелась. Сара поднимает ее на плечо, потом с трудом встает. Я протягиваю ей руку, но она не обращает внимания. Кладет ребенка в коляску.
— Всего хорошего, Адам, — говорит она и уходит — она с самого начала хотела уйти, зуб даю.
От меня так легко не отделаешься. Мне надо ей помочь, и пусть сопротивляется, если хочет.
— Ну я хотел сказать… тебе все равно надо где-то жить, там, где понравится социальной службе. — Не успеваю я договорить, как вспоминаю, как ее папаша прижал меня к стенке. — Сара, прости меня!
Бегу ее догонять.
— Слушай, прости меня, — говорю. — Я понимаю, почему ты не хочешь домой. Твой папа…
Она останавливается и разворачивается ко мне.
— Что мой папа?
— Он… ты из-за него, да?
— Ты его знаешь?
Она свирепо глядит на меня.
— Да. Я… я был у тебя. Когда ты перестала ходить в школу.