Хаос
Шрифт:
Начинаются новости, мы все ненадолго замолкаем. Все как обычно: наводнения, голод, войны. В Японии чрезвычайное положение: три вулкана вот-вот начнут извергаться одновременно. Полным ходом идет массовая эвакуация. В Лондоне на Гроувенор-сквер прошла акция протеста против угрозы американского вторжения в Иран. У Ирана есть ядерное оружие, это все знают. Их президент что, совсем сбрендил — туда соваться?! Неужели Ирак, Афганистан, Северная Корея ничему его не научили?! Под самый конец идет репортаж о легком землетрясении, которое Адам почувствовал на Оксфорд-стрит. Развлекательный
После новостей идет кретинский сериал. Сидим и таращимся в экран, но на самом деле никто его не смотрит.
— По-моему, баб, землетрясение будет, — говорит Адам. — Ну или бомба — серия бомбардировок.
— Японцы давно уже сообразили, — отвечает Вэл. — Они зря суетиться не будут.
— Так им же по-любому эвакуироваться надо, у них вулканы.
— А у нас ты. У нас то, что ты говоришь. Тебя должны услышать. Надо, чтобы все успели убраться отсюда.
— Да нет, это же другое дело! Я уже думал, как до всех доораться, как сделать так, чтобы меня все заметили. Может, повесить баннер, влезть на Мэри-Экс или на Тауэр-бридж — ну типа того.
— Получится как с моей картиной, — говорю. — Никто не обратит внимания. Решат, ты псих. Надо, чтобы тебя показали на уличных экранах. Сколько их у нас? Тысяча? Больше? Это ведь официальный канал, правда? Все смотрят, что там показывают. Надо туда пролезть, хакнуть их, что ли…
— Офигеть! Точно! Если городской совет и правительство ничего не делают, придется мне. Надо их взломать.
— Ты что, знаешь как?
— Нет, но у меня есть один друган, он знает.
Весь на нервах — притопывает по полу, глаза так и горят.
— Звякну-ка я ему.
Пусть звонит. Мии пора спать, да и мне тоже. Адам уступает мне комнату, говорит, перекантуется на диванчике. Мне неловко, но он упирается. Кормлю Мию перед сном и кладу ее в ящик от комода, поставленный на пол, — совсем как у Винни. Выключаю свет, пробую закрыть глаза. Где-то сейчас Винни? Адам сказал, его увели. Представляю себе, как он лежит в камере, и просто кричать хочется. Кто-кто, а Винни такого не заслужил.
Думаю о ветре и дожде, о том, каково бы мне было ночевать в туннеле. А еще об Адаме и как судьба постоянно нас сводит. И вот я здесь, в его комнате. Ведь говорила же я себе: держись от него подальше, а поступаю ровно наоборот. Только Новый год еще не наступил, пока еще нет, поэтому сегодня я лучше побуду в тепле и уюте и высплюсь, если Мия даст.
Адам
Ночью я слышу ее крик. Он вторгается в мои сны и выволакивает на поверхность. Ужасный крик, от него прямо сердце разрывается. Еще не успеваю толком проснуться, как понимаю, что это Сара. Скидываю одеяло и лечу вверх по лестнице в свою комнату и тихонько стучу в дверь.
Она меня не слышит — так кричит, что все заглушает.
Открываю дверь, вхожу. Сара в моей кровати, сидит, тянет руки вперед. Глаза у нее открыты, и она повторяет: «Мия! Мия!» Мия лежит в ящике на полу и, что удивительно, спит.
— Сара, все нормально, — говорю я с порога. — Мия здесь. С ней все хорошо.
Она не поворачивает голову на голос, но, кажется, слышит меня.
— Нет! — кричит она. — Она там! Она там одна! Помогите! Помогите! — И начинает плакать. Хотя глаза у нее и открыты, она не проснулась, по уши в своем страшном сне.
Тогда я подхожу к кровати и сажусь на краешек. Осторожно трогаю Сару за руку.
— Сара, — говорю. — Это все тебе снится. Надо проснуться.
Она кричит и кричит.
— Сара! — говорю я уже громче. — Просыпайся! Давай просыпайся! Это сон!
Крепко беру ее за плечо и слегка встряхиваю.
Тут она поворачивает голову и ахает:
— Ты?! Только тебя мне не хватало!
— Сара, ты у меня дома, все нормально.
— Адам? — шепчет она и протирает глаза, будто не может разобраться, проснулась она или еще видит сон.
— Это я, Сара. Ты здесь, у меня. Тебе приснился страшный сон, а теперь все в порядке. Все хорошо.
Руки у нее падают на кровать.
— Я кричала, да?
Да так, ничего, просто и мертвый бы проснулся.
— Ну да, чуть-чуть.
— Винни я тоже будила, — вздыхает она. — Потом он привык.
— Ты кричала, что она, ну, Мия, где-то «там». Что тебе снилось?
— Не знаю. Какой-то дом, здание, оно рушилось, кругом огонь и…
Она тяжело дышит.
— Тише, тише, не надо… Не думай об этом, все нормально.
— Адам, я так устала. Так устала, а стоит мне закрыть глаза, и опять все навалится.
Передвигаюсь чуть ближе к изголовью, но Сару не трогаю. Зато если что, я тут.
— Нет, не навалится, — говорю. — Все будет хорошо.
— Побудешь тут со мной? Разбудишь, если опять начнется?
Я буду с тобой всегда. Я ради тебя Ла-Манш переплыву. Пройду босиком по битому стеклу.
— Ну да, конечно, — говорю. — Подвинься капельку.
И вот я лежу рядом с ней, и она кладет мне голову в ямку между плечом и грудью.
Гляжу, как она опускает ресницы и закрывает глаза. Она почти сразу засыпает, а я не сплю долго-долго и смотрю на нее. Так и впитываю ее — тяжесть тела, сладкий аромат, ощущение, как она чуть-чуть шевелится, когда дышит. Хочу запомнить все это навсегда — что я чувствую, все подробности. Только бы ничего не забыть.
И все равно я, наверное, задремал, потому что вдруг проснулся. Сара тут. Она подняла голову и смотрит на меня. Улыбается.
— Привет, — шепчет она.
— Привет, Сара.
Дружок мой опять оживился, и ее тепло, ее близость для меня настоящее мучение.
— Поспала? — спрашиваю.
— Ага… — Она вся разнеженная и такая довольная, какой я ее в жизни не видел. — Спасибо, — говорит, — что побыл со мной.
С тех пор как я проснулся, мы так и смотрим друг другу в глаза. На душе такой покой — такой глубокий и такой вселенский, — как это здорово… Сара глядит на мои губы и обратно в глаза. Так вот о чем она думает, я точно знаю, и вдруг мне приходит в голову то же самое и я думаю: «Сейчас или никогда. Сейчас. И я нагибаюсь к ней и целую ее».