Харагуа

Васкес-Фигероа Альберто

— Вот черт! — весело рассмеялся Бальбоа. — И после этого кто-то еще обвиняет меня в шалопайстве! — с этими словами он внимательно оглядел вошедшего, словно пытаясь прикинуть стоимость его одежды и вес кошелька. — Не могу понять, как вы сюда попали: за последний месяц ни одно судно здесь не появлялось.

— Я прибыл на корабле некоего Алонсо Кинтеро, который высадил меня в пяти лигах отсюда.

— Кинтеро? — повторил заинтересованный Бальбоа. — Тот самый контрабандист?

Кортес молча кивнул с глубоким вздохом.

— Я его знаю, — добавил Бальбоа. —

Он возит сюда лучшее вино из Риохи. Как-то я нанялся матросом на его корабль, и он заплатил мне натурой.

— Ну, мне он не собирался платить натурой, — с невеселой улыбкой ответил Эрнан Кортес. — Наоборот, это я должен был отработать плату за проезд, драя палубу. А это очень большой корабль!

— Хотите сказать, что были у него на корабле «черным» пассажиром, — уточнил Алонсо де Охеда, вступая в разговор.

— Уж не знаю, черным или белым, но у меня не было денег, чтобы заплатить за проезд. Севильские лекари вытянули из меня все деньги, а мне было стыдно написать домой и рассказать о своих неприятностях. Отец уже договорился, что я отправлюсь в плавание вместе с его кузеном, губернатором Овандо, чтобы уже здесь, на Эспаньоле, стать одним из его доверенных людей, — он раздраженно фыркнул. — А в итоге пришлось добираться сюда на какой-то посудине, нагруженной вином, всяким отребьем и проститутками.

— Проститутками? — еще больше заинтересовался Васко Нуньес де Бальбоа. — Что за проститутки?

— Самого низкого пошиба, — серьезно ответил тот — Из тех, что никому не дают в долг, им денежки подавай!

— Да, в самом деле, худшего пошиба не сыщешь, — сочувственно покачал головой Бальбоа. — Нет бы делать это из любви к искусству, а у них все мысли только о презренном металле. Но они хоть красивые?

— Да так себе. Была там, правда, одна роскошная мориска, но ее облюбовал сам Кинтеро. Она спала в его каюте, и если бы кто-нибудь попытался к ней приблизиться, его люди тут же вышвырнули бы этого человека за борт.

С этими словами он достал монету и положил ее на прилавок.

— Вина для всех, — распорядился он. — Нужно отпраздновать наше знакомство.

Писарро оттолкнул монету и тут же принес кувшин вина и четыре стакана.

— Предоставьте Каталине Барранкас честь самой заплатить за это, — сказал он. — И позвольте представить вас его превосходительству губернатору Алонсо де Охеде. А это Бальбоа.

— Алонсо де Охеда? — воскликнул изумленный Эрнан Кортес, не в силах скрыть своего восторга. — Но это невозможно! — он стиснул руку Охеды, не зная, как выразить свое преклонение. — Подумать только, сам капитан Охеда! Герой моего детства! Отец столько рассказывал о ваших подвигах. Вы же с ним вместе воевали под Гранадой.

— В самом деле? — удивился тот. — А впрочем, возможно. Столько людей воевало вместе со мной под Гранадой, всех и не упомнишь.

— Быть может, вы его вспомните, если я скажу, что он был вашим секундантом на дуэли.

— Друг мой, — ответил Охеда. — Я не помню даже многих из тех, кого убил, где уж мне помнить всех секундантов, верно?

— Понятно, — кивнул Кортес. —

Вот только не могу понять, что вы делаете здесь, когда вас назначили губернатором поистине сказочного королевства Кокибакоа, расположенного в том месте, которое вы сами назвали Венесуэлой.

— Все упирается в проклятые деньги, друг мой! В наше время никто и пальцем не шевельнет, если ему не заплатить, и что толку даже от целого королевства, если нет средств, чтобы его завоевать, — невесело улыбнулся Охеда. — Вы случайно не знаете человека, который бы рискнул вложить деньги в это предприятие? Могу обещать, что уже через год его состояние увеличится втрое.

— Сказать по правде, у меня нет знакомых, кто имел бы больше сотни мараведи, но если вы все же найдете такого человека, я буду рад сопровождать вас в этой экспедиции. Я хорошо владею шпагой.

— Боюсь, что вы в полной заднице, — вмешался Бальбоа. — Вот уже несколько лет, как и многие другие, я надеюсь выбраться из этой забытой Богом дыры. Но увы, Санто-Доминго — это огромный капкан, из которого никому и никогда не выбраться.

И это было не просто личное мнение будущего покорителя Панамы и первооткрывателя Тихого океана; это было общее чувство всех тех, кто бродяжничал на улицах, голодал и потерял всякую надежду когда-либо принять участие в одной из мифических экспедиций в неизведанные земли, о которых они столько мечтали.

Прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как европейцы ступили на землю Нового Света, однако единственным местом, которое им удалось освоить, по-прежнему оставался лишь этот остров.

А все истории о волшебных золотых копях, якобы обнаруженных на Твердой Земле, а несколько позже — на Кубе, Ямайке или Пуэрто-Рико, о несметных грудах жемчуга, который привозили из Кубагуа и Маргариты, были для этих несчастных солдат удачи все равно что пироги за стеклом булочной для голодных детей, они могли сколько угодно ими любоваться, но при всем желании не сумели бы достать.

Диего Мендес, еще не оставивший попыток найти корабли, на которых смог бы вывезти адмирала с Ямайки, прекрасно видел, что Овандо не торопится к ним на помощь. Не слишком надеясь на полные негодования проповеди брата Бернардино де Сигуэнсы, он принялся рассказывать о несметных богатствах страны Верагуа, лежащей, по словам туземцев, в десяти днях пути вглубь материка от Москитового берега, и люди действия, причисляющие себя к мифической расе конкистадоров, изнывали от вынужденного безделья.

Но единственное, что сейчас заботило губернатора — кого из своих верных приближенных наградить землями, индейцами и титулами, и он без промедления казнил бы всех тех, кто бы осмелился его критиковать.

Эта политика, мелочная и близорукая, единственной целью которой было заполучить плантацию сахарного тростника и с полдюжины работников, ставила личные интересы отдельных людей выше интересов молодой нации, стремившейся стать гигантской империей, и превращала жителей острова в сонных лентяев, как это происходит с горячим и резвым конем, если держать его в тесной конюшне.