Харбин
Шрифт:
– Не вспотеешь, Капитоныч? – услышал у себя за спиной Сорокин и оглянулся.
– Чёрт старый, хорошо брюки на подтяжках, а то бы…
Сморщенный Мироныч стоял перед ним, похожий на ветерана обороны Севастополя, и то ли улыбался, то ли щурился, и на его мятом пиджаке не отсвечивал Георгий, хотя он его имел.
– Огляделся? – спросил Сорокин.
– А как же! Некуда им тут деться, хучь братьям славянам, хучь братьям китайцам, кроме ежели как по квартирам попрячутся, да как только им это удастся?
– Пойдем
– Не, Капитоныч, не будем светиться раньше времени. – Мироныч докурил папиросу и издалека, не по возрасту молодцевато щёлкнул её в урну. – А чё делать будешь, коли обнаружим их, сразу япошам сдашь или походим за ними?
– Кого? А, ты про этих… Ещё не решил…
– Правильно, Капитоныч, правильную мысль держишь! Может, и не надо с ними ссориться, када придут?
– А тебе чего бояться, ты же в Гражданскую был уже здесь, как с германской вернулся?
– А сейчас я кому служу, апостолу Петру, что ли?
– Да, Мироныч, твоя правда! – ответил Сорокин и подумал: «Сильная мысль – служить апостолу Петру, носить его ключ от рая!»
– Ты вот что, Михал Капитоныч! Послушай одну мою байку! – сказал старый филёр, взял Сорокина за рукав и отвёл его на несколько шагов в сторону, в тень доходного дома.
Сорокин внимательно посмотрел на него.
– Не вспомню, в каком годе это было, но где-то лет семь-восемь тому. Память-то у нас с тобой, особливо на лица…
– Профессиональная… – договорил Сорокин, зная любовь Мироныча к разным непростым словам.
– Во! Правильно подметил! Так вот, летом это было, в самую жару в июле, как щас помню. С япошем из миссии, офицером ихним, молодым совсем, но толковым, не знаю, как его зовут, но он просил называть его по-русски – Константином, Костей. Так вот, учебные занятия с одним нашим мы вели, по контрнаблюдению, значит, обучали. Бестолковый попался ученик, злой, всё с нами заигрывал и уходил грубо, хотя ему и вовсе не надо было уходить, а только узнать, идёт за ним ещё одна наружка или нет…
Сорокин слушал внимательно, он знал, что старик зря говорить не будет.
– Закончили мы занятия, отпустили, значит, ученичка, я нашёл японца на набережной, Костю, на Сунгари, а когда доложил, он вдруг сказал мне, мол, вон за тем человеком походи до вечера, а утром доложишь.
– И что?
– Да нет, ничего, ничего особенного: молодого человека, который там же прогуливался, мы до телефонной станции, городской, довели, там он с какой-то девицей встретился, проводил её до Свято-Николаевского и подался домой, на Разъезжую. Я наблюдение и снял…
– И что? – спросил Сорокин.
– А то, что доложить поутру, стало быть, было некому, потом я уже окольными путями узнал, что японца того отправили куда-то далеко, в командировку, что ли!
– И что? – Сорокин понимал, что развязка уже близко.
– Тут он, этот японец, сейчас – в особняке на Гиринской! Вот что!
– А как он выглядит?
Мироныч профессионально описал японца.
«Так это же тот, с которым я сегодня утром встретился на лестнице миссии, тот, с которым ехал в купе и из-за которого потерял свою фляжку! Из-за которого потом были неприятности с Номурой! Глазастый такой! Как я его тогда не заметил, что он на вокзале за спиной оказался!»
– А когда?
– Он вошёл в сад особняка… – Мироныч за цепочку вытащил часы, посмотрел и назвал точное время.
Сорокин прикинул, всё сходилось: встреча с японцем на лестнице, его собственный рывок на Шестнадцатую…
– И больше не выходил?
– Может, и выходил, мне одному было не уследить!
«Ну раз японцы там, значит, мы тем более можем не торопиться и оглядеться!» – подумал Михаил Капитонович, и вдруг его память как будто бы зацепилась за слова старого филёра.
– А на Разъезжей – тот, русский!.. На Разъезжей – где?
Мироныч назвал адрес.
«Вот так так! Японец послал наружку за младшим Адельбергом! Спрашивается, зачем?»
– А после тебе не приходилось ходить за этим?..
– Молодым русским?
– Да!
– За ним – нет, а вот за его девицей…
– С телефонной станции?..
– Да, пару раз ходили. Только одно время мы за всеми ними ходили, это когда советское консульство снова образовалось…
– В сорок первом?
– Да!
– И что выходили?
– Да ничего! Я так даже и не понял!..
Коити уже полтора часа сидел за спиной у Юшкова. Это было скучно. Юшков дал ему читать копии передач «Отчизны» за несколько последних суток. Он было взялся, но не мог вникнуть, и бумаги так и лежали у него на коленях. А ещё его разморило, и он смотрел на машинописный текст через тяжелеющие веки. Юшков сидел спиной и то дёргался и перебирал документы на столе, то успокаивался и сидел почти неподвижно по нескольку десятков минут, как будто бы замирал, и превращался в изогнутую сухую мумию. Иногда Кэндзи засыпал и не видел, что Юшков это заметил.
Обед подали вовремя, Юшков ел, не отрываясь от документов, а когда после обеда выкурил подряд две папиросы, поднял на Кэндзи глаза и сказал:
– Вы пошли бы прогулялись, а то, я вижу, вам ничего в голову не идёт.
Это было нарушением, и в любой момент мог появиться Асакуса, но очень хотелось найти предлог, и Кэндзи его нашёл:
– Да, Эдгар Семёнович! Я только приехал в Харбин, схожу в Чуринский магазин, куплю себе кое-что…
– Конечно, идите, молодой человек, идите!
Кэндзи вышел из столовой, подошёл к охраннику-повару и указал ему на Юшкова, повар понимающе кивнул.