Харизма [СИ]
Шрифт:
– Терпеть не могу шарики.
Соня отвернулась, чтобы уйти.
Положив лапу племяшке на плечо, Кретинский Костюм рассмеялся деланно громким смехом клоуна, которому не смешно, а смеяться надо по контракту:
– Такого не может быть! Все дети любят шарики!
Он только что нарушил правило всех правил: никогда, ни при каких обстоятельствах не распускай руки.
Соня отпрянула от аниматора.
Я прикинула: в костюме или без, тип был значительно выше и крупнее меня, с мясцом на косточках. Он может запросто размазать меня
Допив остатки 'Ам-Незии', я сжала в кулаке банку, швырнула в урну и просто сказала:
– Эй, мудак, сию секунду отойти от ребенка.
Лама внимательно, будто беспристрастий неподкупный судья, следила за происходящим.
Сквозь сетку под мордой медведя на меня уставились два черных бурава. И вот что я вам скажу: в этом взгляде было столько тупой злобы, что я невольно задалась вопросом: как этого типа вообще допустили к работе с детьми? Была бы я ребенком, то давно бы с визгом неслась к мамочке.
– Как ты меня назвала?
– сбрасывая сальные интонации, как балласт, прорычала дыра в башке костюма.
Знаете, меня напрягают базары-вокзалы с человеком, нацепившим на себя гору синтетического меха и пытающегося задавить меня своими габаритами.
– Дуй от ребенка куда подальше. Я понятно говорю, мудак?
– Прям слезки закапали от страха! А иначе что?
Кретинский Костюм подался в мою сторону. Я представила, как он, сжимая эти свои несуразные мохнатые кулаки, налетает на меня, и в итоге мне приходится толочь задницу двухметровому синтетическому медведю. Зрелище, заслуживающее вторых полос.
– Пират, - сказала я.
Мы с Соней на одной волне, понимаем друг друга с полуслова.
Племяшка приложилась и тюкнула аниматора под коленку. Тот пошатнутся, из дыры в башке костюма выплеснулась грязная ругань. А вот это уже было грубо. Оглянувшись по сторонам и убедившись, кто никто на нас не смотрит, я толкнула его. Медведь упал как кегля для боулинга - легко и красиво. Тройное ура! Шарики взмыли в небо цвета ляпис-лазури, и вскоре превратились в далекие яркие точки - пылинки на фоне бирюзовой глади. Точь-в-точь стайка тупиков. Казалось, их можно смахнуть с неба, будто ягодки конфитюра с голубой тарелки.
– Фото на память!
– сказала я, доставая мобильник.
Соня встала возле распростертого медведя и улыбнулась в камеру, прищурив один глаз. У этой малышки есть свой стиль.
Словно в знак презрения, лама отвернулась и начала справлять большую нужду.
– В следующий раз прогуляешься по доске на съедение кракенам, - прощебетала Соня.
– Я буду жаловаться!
– сказала дыра в башке костюма.
– Разве что в артель слепоглухонемых - за не выдерживающий никакой критики костюм.
– Я подумывала было продолжить побоище, конечно, в воспитательных целях, но за нами уже наблюдали.
– Ладно, здесь становится людно. Сонь, хочешь большую 'Ам-Незию'?
– И хот-дог.
Я взяла племяшку
– Учти, твоя мамочка открутит мне голову, если узнает, что я кормлю тебя подобной дрянью.
– Она открутит тебе голову, если узнает, что ты курила.
Паршивый из меня конспиратор, однако я оценила тот факт, что Соня сказала 'если', а не 'когда'. Я отвратительный человек, подкупаю ребенка.
Вокруг поверженного Кретинского Костюма стали собираться зеваки. Какой-то малец в шапочке с петушиным гребешком пнул аниматора родителям на умиление. Отец петушка начал было улыбаться мне, но увидел мои глаза, и улыбка скукожилась на его губах.
Соня петляла по дорожке, мимо берез и кустов сирени, в одной руке держа хот-дог, в другой - 'Ам-Незию'. Поправив сумку на плече, я отстала от нее, машинально вытрусила сигарету из пачки, сунула оранжевый фильтр в уголок рта и успела сделать две затяжки, когда поняла, что творю.
– А, сука, - прошипела я с досадой, туша сигарету под подошвой ботинка.
'Американские горки': то катишься вниз, то несешься вверх.
На мне были пластыри, а в сумке - сигареты.
Кажется, я еще не решила: продолжить путь вниз, или, быть может, покрепче вцепившись в поручень, приготовиться к рывку вверх.
За рекордные сроки Соня проглотила хот-дог, мы предъявили билеты и вошли в зимний сад.
Стоило нам пройти сквозь стеклянные двери, как влага второй кожей прижалась к лицу и шее. Пахло влажной землей, воздух был густым и липким. Потрескавшиеся, порыжевшие кафельные плитки хрустели под ногами. Жужжали разбрызгиватели, сквозь мутные окна в потолке пробивался солнечный свет. Лианы, побеги, корни, огромные листья растений с непроизносимыми названиями нависали над головой.
Мы обошли все несколько раз и остановились напоследок полюбоваться плодом Ревы-Коровы. София без ума от Ревы-Коровы, как вы уже, наверное, поняли.
Деревце росло в дальней части сада, и было окружено высокой плотной - руку не просунуть - металлической сеткой. Деревце чем-то походило на березу, только ствол был, скорее, перламутровый, чем белый, а ветви напоминали виноградные усики, усыпанные мелкими овальными нежно-зелеными листками. Сам плод был идеальной круглой формы, совсем как голова Ревы-Коровы, и имел необыкновенный оттенок - нечто среднее между цветом яблока-семеренки и спелого лимона. Несмотря на влажность и тяжелый воздух, подушкой прижимавшийся к лицу, ощущался исходивший от плода аромат.
Так пахнет весна, свежескошенная трава, стебли тюльпанов, стоящие в воде, лимонное желе. Так пахнет воскресенье. И детство.
За спиной раздались шаги. Каблуки стукнули по плитке, и вновь воцарилась тишина, напоенная звуком падающих капель и шепотом танцующей в воздухе влаги. Кто-то стоял за моей спиной.
Когда мы обходили зимний сад, то, кроме человека с пульверизатором и в клеенчатом фартуке, вытанцовывающего вокруг растения-с-непроизносимым-названием, не увидели никого.