Харизма [СИ]

Павлик Анастасия

Удар.

Вспышка.

Боль. Боль.

Вода уже не твердая, как асфальт, - она раскрывается подо мной. Я иду на дно, а вокруг меня игриво скачут пузырьки воздуха.

Я словно упала в коробку с иглами. Или в кипяток. Грудную клетку сковало тисками. Адаптивные гребаные механизмы тормозят. Я шире распахиваю глаза, открываю рот, чтобы сделать вдох, но вместо воздуха вдыхаю воду. Полные воды легкие. Вот дурында.

А еще я, кажется, похерила главное правило: перепутала верх с низом. Я не знаю, куда грести. Делаю еще один

вдох, забывая о первом. Забывая, что нельзя этого делать. На ошибках учатся, но не в случае, если вы настолько глупы, что перепутали верх с низом.

Я не чувствую рук и ног. На месте головы - кусок мокрой ваты. Волосы колышутся перед глазами, и я хочу отмахнуться от этого назойливого облака, но вместо рук - пустота. Да и глаз у меня больше нет. Открываю рот, чтобы закричать, но вместо рта - пустота. И вся эта пустота, некогда бывшая моим телом, - вся эта пустота жжет ледяным пламенем.

Свет меркнет.

Пузырьков больше нет.

Я устала думать и просто хочу спать.

Я уже вижу висящий высоко над головой бронзовый диск солнца, чувствую жар на щеках и лбу. Я вновь восьмилетний ребенок, оттолкнувшийся от причала и погрузившийся в теплую реку. Я знаю как свои десять пальцев, где верх, а где низ. Как мои десять пальцев. Здесь, в этом сне, бабуля жива, мама помнит то, что у нее есть мы с Крис, а мне никто не отрезал мизинец.

И когда рука близняшки хватает меня за запястье и настойчиво тянет вверх, я улыбаюсь

ГЛАВА 46

Чей-то рот накрыл мой рот. Чьи-то руки шарят по моей груди. Женский голос непрерывно повторяет: 'Она не дышит, она не дышит...'

Я? Не дышу?

Кристина что, решила попрактиковать на мне непрямой массаж сердца?

В грудную клетку давят чьи-то руки: раз-два-три, раз-два-три. Мой нос зажат, затем чей-то рот накрывает мной и вдыхает в меня воздух. Я чувствую, как грудь вздымается, наполняемая этим воздухом.

Я хочу сказать: 'Крис, прекращай', но вместо слов к горлу подкатывает что-то холодное, соленое...

Я перевернулась на бок и закашлялась, уперлась ладонями в землю, чтобы приподняться, но сил не было. Так и лежала на боку, отплевываясь, хрипло дыша. Открыла глаза; ощущение, словно по векам полоснули бритвенным лезвием. Песок и волосы налипли на лицо. Чего уж там, я вся была в песке. Тело била дрожь. Зуб на зуб не попадал.

– Добро пожаловать обратно.

Я сфокусировала взгляд.

– Кристина?..

Возле меня, склонившись, стоял Лука. Багама скинул с себя кожанку и, осторожно просунув руку мне за спину, приподнимая меня, накинул кожанку мне на плечи. Я сидела, ватными руками удерживая на себе кожанку, и бессмысленно таращилась по сторонам. Милана присела рядом со мной на песок.

В нескольких метрах от нас на берегу была резиновая лодка, песчинки облепили ее, как кондитерская посыпка пасху. Волны, урча, накатывали на берег, лизали ракушняк. Вдалеке - узкая

полоса оранжевого света.

Там, на горизонте, где багрово-серые тучи отступили, загорался рассвет.

Волосы Миланы белели в рассветных сумерках.

– У тебя не было пульса, - сказал Багама, опускаясь на песок по мою правую руку. Он тоже обнял меня, плотнее запахивая на мне кожанку.

– Ты вся синяя, - улыбался Лука.

Ручаюсь, он улыбался не потому, что я напоминала эскимо на двух палочках, а мои зубы отбивали чечетку. Просто он был рад, что я жива.

– Ты тоже не миндальное пирожное, - просипела я и шмыгнула носом.

Рыжеволосый парень вздохнул:

– Это она так шутит. Все ее поганое чувство юмора.

– Ты прыгнула со скалы, - сказал Багама, крепче обнимая меня за плечи.
– Мы так не договаривались.

– Я с тобой вообще ни о чем не договаривалась. Тем более, об искусственном дыхании 'рот в рот'.

– Спасение утопающих - дело рук самого утопающих, - кивнул он.

Я проворчала:

– А это так шутит Багама.

Внезапно мне поплохело.

– Харизма?..

– Где кости?

Штанины Луки были тяжелыми от воды. Он растирал предплечья и топтался на месте. Весло валялось в паре метров от лодки, тоже облепленное песком. На весло плавно опустилось жесткое иссиня-черное перо.

– С этим покончено. Смотри, - и я посмотрела поверх руки Багамы.

Черт побери, я прыгнула с почти двадцатиметровой скалы! Но вовсе не это вытянуло из меня дыхание.

Черный снег.

У скалы, будто черный торнадо, кружили перья; дрейфовали, подхваченные восходящими подтоками, оседали на воду, и их прибивало к берегу. Некоторые достигали метра в длину, некоторые - двух. Некоторые были не больше куриного перышка. Доводилось ли вам видеть нечто подобное? Доводилось ли?

И перья таяли, исчезали на глазах.

Как плохой сон.

'Куда ночь, туда и сон', - говорила бабуля.

Да, куда ночь, туда и сон.

Горизонт пылал, охваченный огнем. Море на горизонте напоминало жидкое золото. Прибой сожрал половину берега. Волны накатывали на ракушки; желтоватая пена, словно перекати-поле, словно комочки сонных мыслей, кувыркалась, катилась по пляжу.

– Надеюсь, 'тема лодки' исчерпала себя, госпожа Реньи.

Я краем глаза посмотрела на Багаму. Он промок до нитки, но не дрожал так, как дрожала я. Он вообще не дрожал, как если бы ему не было холодно. Каждое утро он лежит в ванной со льдом - вот почему ему не было холодно. Футболка облепила торс, вдоль рук и на шее упрямо вздулись вены.

Он нырнул за мной.

Нырнул. За мной. Он.

Как если бы прочитав мои мысли, Багама сказал:

– Ты могла разбиться насмерть. Неожиданный порыв ветра - и тебя могло отбросить на скалы или на мель. У тебя могло остановиться сердце из-за ледяной воды. Ты могла сломать позвоночник при неправильном вхождении в воду.