Харьковский Демокрит. 1816. № 2, февраль

Квитка-Основьяненко Григорий Федорович

Он кинул взгляд на них суровый, раздраженный,

И в ярости вещал сии слова надменны:

«Как смели вы – божки – нарушив мой устав,

Весть брань между собой, не получивши прав?

Или забыли вы, что небом и землею,

И вами, малыми божками, я владею?»

Все боги с трепетом к земле потупя взгляд,

Ни слова, губы сжав, пред ним не говорят.

Минерва,

наконец, молчанье разрушает,

И с откровенностью Юпитеру вещает:

«Велик ты, бог богов! Се видишь дщерь свою!

Прими, родитель мой, ты жалобу мою!

Не знаю о других, виновны или правы,

Но я всегда твои хранила в-точь уставы,

Какую область мне иметь ты повелел,

Не преступала я предписанный предел.

Я смертных всех моей наукой просвещала,

И части у других богов не похищала.

Довольна я была всем тем, что ты мне дал,

Лишь только бы меня никто не обижал.

Но удовольствие недолго продолжилось;

Исчезло всё теперь, и всё переменилось. –

Ты знаешь, мой отец, беспутного сынка,

Рождённого твоей бедрою дурака.

Меня глава твоя – его родили ноги.*

Что я его честней, то ведают все боги.

Но этот глупенький божок и молодой

Своим неистовством нарушил мой покой.

Быв дерзок ко всему, ко всем буянствам смелый,

Он вздумал власть свою в мои пренесть пределы;

Настроил у меня трактиров и шинков,

И всех туда привлёк моих учеников.

Кто с удовольствием в науках упражнялся,

Кто жертву мне курил, кто сердцем покланялся,

Беседуя со мной, кто плод наук вкушал,

Успехом мудрости богиню утешал,

Услышав запах вин, стаканов громки звуки,

Отверглись все меня, оставили науки;

На жертвенник вино все стали возливать,

И жертвы Бахусу младому воздавать.

Хотя возьмётся кто за книгу не нарочно,

Но в книге он всего не может видеть точно:

Сквозь пьяные глаза, сквозь тусклый сей ларнет

Ни смысла не поймет, ни слов не разберет.

Но тут, родитель мой, не все мои обиды;

Не менее терплю я оных от Киприды:*

Богиня нежностей, ковчег плотских страстей,

Без исключенья всех влечёт к себе людей.

И старый, и младой, невежа и ученый,

И раб, и господин, смиренный и надменный,

И воин, и деспот, кто б ни быль он таков,

Не может избежать Кипридиных оков.

Но я перед тобой за прочих не вступаюсь;

На то лишь жалуюсь, чего сама лишаюсь.

Почто она сквернит наук священный храм,

И прелести свои повсюду сеет там?

Почто велит она Эроту со стрелами

Играть, как куклами, учёными сердцами?

Питомец мой, бедняк, увидя в первый раз

Призрак её красот, пленяется тотчас;

И, мудрые глаза прикрыв любовной сеткой,

Волочится Сократ за гордою кокеткой.

Какая ж польза в том, что я учу людей,

Когда уже они во власти не моей?

Не гласы мудрости, любви лишь слышны вздохи;

В шинках с шинкарками танцуют скоморохи.

То на стихах поёт любовь Анакреон,

То нужному божку урок даёт Назон;

То Сафо яд любви в сердца людей вливает;

Теренций на театр беспутства выставляет;

Там без стыда твердит о нежности Тибулл;

Там юных дев манят Проперций и Катулл;

О целомудрии никто уж не помянет,

И честь младых девиц как ала роза вянет.

Весь благонравия нарушен мой устав;

Все, все в сетях любви, у всех испорчен нрав.

Суди теперь, отец, ты жалобу Паллады!

Не праведны ль мои противу их досады?»

Юпитер, выслушав её правдиву речь,

Сынка Семелина* велел к себе привлечь.

А Бахус перед ним, пиша свои мыслете,*

Зевая, говорил такую речь в ответе:

«Я, милосердый бог, ни в чём не виноват.

Пожалуй, на меня тебе наговорят.

Ты знаешь, Юпитер, ведь мы, хотя и боги,

Но как бывало нас сберёшь в свои чертоги,

Садимся у тебя за круглым все столом,

Пируем, пьём, бурлим, и ставим всё вверх дном;

Тут вместо нектара вино и пиво тянем,

Да так натянемся, что с мест насилу встанем.