Шрифт:
Харон склонялся вперед и греб. Все было едино для его усталости.
Дело было не в годах или столетиях, но в широких потоках времени, и в старой тяжести и боли в руках,
Если бы боги послали ему встречный ветер, даже это разделило бы жизнь в его памяти на две равные части.
Таким серым был мир всегда – там, где он находился. И если какой-нибудь луч света проникал на миг в царство мертвых, может быть, на лице такой королевы, как Клеопатра, его глаза этого не чувствовали.
Было странно, что мертвые теперь прибывали в таких количествах.
Они появлялись тысячами там, где обыкновенно бывало до пятидесяти. Но не в обязанностях Харона и не в его привычках было обдумывание причин этих событий.
Харон склонялся вперед и взмахивал веслами.
Затем никто не появлялся некоторое время. Это было необычно для богов – не посылать так долго никого под Землю. Но боги знали лучше.
Потом человек явился в одиночестве. И маленькая тень сидела, дрожа на одинокой скамье, и большая лодка отошла от берега.
Только один пассажир; боги знали лучше.
И великий и усталый Харон греб и греб рядом с маленьким, тихим, дрожащим призраком.
И звук реки был подобен могучему вздоху, каким Печаль в начале времен была отмечена среди ее сестер, и звук этот не мог умереть, подобно эху человеческого горя, парящего над холмами Земли. Нет, этот звук был стар – стар как время, как боль в руках Харона.
Потом лодка по медлительной серой реке доползла до побережья Dis, и маленькая, тихая тень, все еще дрожа, ступила на берег, а Харон устало направил лодку вспять. Тогда маленький призрак, что некогда был человеком, заговорил.
«Я последний», сказал он.
Никто прежде не заставлял Харона улыбаться, никто прежде не заставлял его плакать.