Харьюнпяа и кровная месть
Шрифт:
— Ого! — только и бросила она, увидев Харьюнпяа.
— Я из криминальной полиции, старший констебль…
— Вижу. Дело касается?..
— Рейно Асикайнена.
— Его что — убили?
— Да.
Суоминен глубоко вздохнула, и руки ее опустились.
— Входите! — бросила она наконец, повернулась и прошла перед Харьюнпяа, вихляя задом; в ее движениях не было ничего деланного, зазывного, непристойного — одно безразличие.
— О’кей? — спросил Харьюнпяа.
— Что — о’кей?
Харьюнпяа обернулся.
У нее была светлая, по брови челка и спускающиеся до плеч волосы. Кожа, белая, как сливки, казалась мягкой, как и открытая часть груди. Харьюнпяа подумал, нравилось ли Суоминен, когда ее касались усы Асикайнена. Его нервировала незастеленная постель. Ему казалось, что он — Асикайнен. Харьюнпяа прислонился к подоконнику и, не спрашивая разрешения, закурил.
— Спроси теперь, откуда я знала, что его убили.
— Да?
— Я не знала. Я угадала. С тех пор как Рейно стал швейцаром, он то и дело, особенно в последнее время, впутывался в опасные истории. Его злило, что надо быть любезным с пьяными свиньями, тем более что он знал многих из них еще с того времени, когда занимался сыском. У него и теперь осталось по крайней мере два неоконченных процесса.
— Где он работал?
— Везде понемногу. Последнее время — в этой помойке, недалеко от «Ассы», на боковой улице, где магазин абажуров.
Харьюнпяа вспомнил это место, но не мог припомнить, ходят ли туда цыгане; он подумал, что надо этим поинтересоваться, выяснить, кто с кем судился. Яана запустила руку в лифчик и поправила одну грудь.
— Вы любили его? — неожиданно для себя спросил Харьюнпяа.
Суоминен выразительно на него поглядела и выпустила дым из ноздрей.
— Какое это имеет значение?
— Я просто подумал… раз вы его гражданская жена.
— «Гражданская жена», меня тошнит от этих слов. Мы вместе жили. А что такое любовь? По-моему, достаточно, если оба заботятся об известных физических потребностях друг друга.
— А вы знаете, где он был вчера?
— Где-нибудь пьянствовал. Он это любил. Наверно, и без женщин не обходилось. Меня это не волнует. Только не рассказывай мне, что он был там с такой женщиной, которая льет теперь слезы возле трупа любимого…
— Не буду.
Яана встала и взяла пепельницу. На бедрах вязка колготок была плотнее, кожа под ними выглядела более упругой и блестящей.
— Он с цыганами водился? Говорил о них?
— Тогда он не водился бы со мной, можешь мне поверить.
— О’кей! — Харьюнпяа быстро погасил сигарету. — Я хотел бы взять его вещи.
— Не возражаю. Груз будет небольшой.
Женщина открыла стенные шкафы в кухонной нише. Там лежали главным образом ее собственные вещи, но было несколько мужских рубашек, висели пиджаки и брюки, на полу рядом с большой дорожной сумкой
— Сумка его.
Харьюнпяа поставил сумку на постель и открыл. На дне лежали десятки старых, истершихся в бумажнике или в кармане лотерейных билетов с загнутыми краями. Выигравшие номера были обведены химическим карандашом.
— Выигрывал он только изредка и понемногу, — объяснила Яана. — Человек мелких удач… Но он ненавидел работу — вернее, не ненавидел. Он хотел, чтобы работа оставляла ему время и для жизни.
Яана Суоминен стала перекладывать вещи в сумку. Вдруг она остановилась совсем рядом с Харьюнпяа, выставив одно бедро, приложив к губам палец с длинным красным ногтем; ее кожа уже не казалась теплой, такой, к которой хочется прикоснуться; теперь она скорее напоминала тонкий полиэтилен, который зашуршал бы под пальцами так же, как ее душа.
— Ты спросил о цыганах… Однажды он все-таки о них говорил. Давно, когда был еще филером.
— Да?
— Три цыгана на чем-то попались — я уже не помню, на чем. Во всяком случае, они были несовершеннолетние или что-то в этом роде, так что их нельзя было засадить за решетку. В наказание Рейно заставил их наложить в штаны. Ты это имел в виду?
— Не совсем. Но и это сойдет.
Яана наполнила сумку, Харьюнпяа ее застегнул; он уже знал, что все напрасно, что ни в карманах Асикайнена, ни в других вещах не найдет ничего полезного, но желание Кандолина, во всяком случае, было исполнено.
— Надо, наверно, составить опись его имущества? — спросила Суоминен.
— Это забота родственников.
— Он иногда говорил, что у него есть участок леса где-то под городом Ювяскюля. Это, кажется, очень денежный товар?
— Может быть.
— Может быть… Похоронная машина увозит человека, полицейский — его вещи, какие-то неизвестные люди — деньги. А мне достаются всего два слова — «может быть».
— Вы не состояли в браке.
— Но больше полугода жили вместе.
— Этого мало. Если он не оставил завещания. В начале следующей недели вас, очевидно, пригласят на беседу. Так что попробуйте вспомнить заранее о разговорах и делах Рейно.
— Вот как.
— Да. До свидания.
Харьюнпяа с сумкой в руках направился к двери. Суоминен села в изножье кровати, но на этот раз не скрестила ноги, а вытянула их, потягиваясь.
— Не хотите ли с утра пропустить для бодрости? — спросила она. Голос у нее был такой же, как до этого, только слова она проговаривала медленнее, многозначительнее.
Харьюнпяа опустил сумку на пол, обернулся и посмотрел ей в глаза.
— Рейно застрелили, — сказал он медленно. — На Малом пороге, в кабаке. Пуля попала в сонную артерию, кровь хлынула фонтаном и за пару минут вылилась вся до капли. Это была жуткая картина.