Харьюнпяа и кровная месть
Шрифт:
Харьюнпяа сунул свою карточку в отверстие и стал набирать секретный код — посторонний не смог бы продвигаться по Полицейскому управлению. Здесь повсюду секретные замки — только в уборную можно попасть с ригельным ключом. Желтый свет сменился зеленым, сигнал звякнул, Харьюнпяа вытащил карточку и распахнул дверь. Они вошли на первый этаж тюрьмы, там было пусто, на содержание дежурных не хватало средств. Оба остановились, поджидая лифт.
— В «садок»? — спросил Харьюнпяа.
— Да. Им понадобился переводчик.
— Этим убийцам?
— Не притворяйся, будто ты не в курсе дела. Небось не хуже моего знаешь, что это цыгане. Каждый раз,
— А ты?..
— Нет. Два-три слова знаю, остальное…
Шаровая Молния распахнул полы пиджака. За поясом торчала черная ручка резиновой дубинки.
1
В Финляндии два государственных языка: финский и шведский.
— Вот мой толмач. Убийц полицейского он живо научит даже на санскрите говорить, можешь быть уверен.
— Бога ради, не надо…
Харьюнпяа притронулся к рукаву Шаровой Молнии, но тот резко отдернул руку, совсем как Валпури, когда она еще вдоволь не накапризничалась. Но Шар не капризничал — он смотрел куда-то в потолок, Харьюнпяа заметил, что он прячет глаза.
Лифт остановился, они вошли и оказались в окружении серых металлических стен, словно в консервной банке. Лифт стал опускаться; глазок наблюдателя следил за пассажирами сверху, и кто-то где-то видел, как выглядят их макушки, только то, что происходит в мозгу, оставалось для него тайной.
— Асикайнена никто не любил, когда он здесь работал, — проговорил Шар непривычно глухим голосом. — Он был такой… оригинал. Как и я. И я знаю… Но я его любил. В те времена, когда мы работали в группе краж со взломом, он был моим лучшим другом. А для приработка мы следили за хлебными машинами. Утром, закончив объезд, мы сидели с ним в какой-нибудь забегаловке и ели свежие французские хлебцы. Он мне всякий раз говорил: «Послушай, Шар, в один прекрасный день ты еще станешь начальником криминальной полиции»… Оригинал, и только. Здесь таких, как тебе известно, не любят. — Шар сунул в рот жевательную резинку и быстро заработал челюстями. Потом заставил себя усмехнуться: Ты подумал, что я хочу их проучить. Да нет. Даже дерьмо возить — и то какой-то гуманизм требуется. Это просто для острастки.
Лифт дошел до цокольного этажа. В коридоре, ведущем направо, находились пустые следственные комнаты, но, повернув налево, человек попадал в переход, подобный тем, какие бывают в аэропортах. Сразу за ним шла застекленная комната надзирателей, примыкающая к помещению со скамейками, куда задержанных доставляли прямо из машины.
Сюда, в комнату, прозванную «садком», набилось множество народу — поглядеть на убийц пришли даже надзиратели с верхних этажей. Под яркими лампами «садка» топталась группа Каллио — один констебль постарше, два помоложе. А между ними стояли оба арестованных.
— But why? Please, take my passport and…
— Tsast kiip joor mauth kloust and empti joor pokits!
— But why? Why!
— Kiip joor mauth kloust, juu pladi m"o"od"o! [2]
— Дьявольщина… — Харьюнпяа остановился словно вкопанный и сжал виски, как будто у него заболела голова. Шар, не сбавляя скорости, протиснулся между стражниками на середину комнаты. Он хорошо говорил по-английски, так как несколько лет назад служил в военной полиции на Кипре.
2
— Но почему? Возьмите, пожалуйста, мой паспорт и… (англ.)
— Заткни свою пасть и выверни карманы! (искаж. англ.)
— Но почему? Почему! (англ.)
— Заткни пасть, хватит болтать! (искаж. англ.)
— Okay. What’s the problem? [3] — начал было он и тут только понял, что произошло. Немного пригнувшись и сразу выпрямившись, он сдернул с головы наушники и заорал: — Засранцы! Быть не может!
Отступать было поздно — задержанные дергали его за лацканы и жестикулировали, обрушивая на него поток английских фраз.
Это были негры — африканцы, цветные, черные, с курчавыми волосами и темной кожей, только разных оттенков — лицо длинного было почти черным, словно какое-то редкое дерево, а у того, что пониже, кожа мягко мерцала при свете ламп, напоминая шоколад «Миньон».
3
— О’кей. В чем проблема? (англ.)
Харьюнпяа тяжело перевел дух и медленно, на негнущихся ногах, словно во сне, направился в комнату стражи.
— Вот их паспорта, — сказал Мяэнсюрья. Это был старший надзиратель, мужчина лет пятидесяти, обычно старавшийся скрывать свое мнение, но теперь в его голосе звучал явный ужас.
Харьюнпяа стал набирать номер телефона, а второй рукой открыл верхний паспорт, на первой странице значилось: «Corps Diplomatique» [4] . Ко второму паспорту он даже не притронулся.
4
Дипломатический корпус (франц.).
— Полицейское управление слушает, номер четвертый, — раздалось в трубке.
— Это Харьюнпяа, звоню из «садка». — Передай снова всем машинам приметы убийц. Задержаны не те люди. Если комиссар на месте, хорошо бы ему быстро прийти сюда.
— Полицейское управление. У телефона номер четвертый, — опять повторил голос в трубке.
— Говорит Харьюнпяа, я в «садке»! Объяви…
— Не стоит, — сказал Мяэнсюрья. — Телефон не работает. В горячие дни с ним всегда так. Правда, его можно включить по коду тревоги, но мы его не знаем. Почему-то его засекретили.
— О’кей…
— Полицейское управление слушает, номер четвертый. Кто пытался к нам дозвониться?
— Кто они, по-вашему? — неистовствовал за стеклянной стеной Шар. Он загнал всех трех констеблей в угол. Те стояли, онемев от смущения, но было видно, что они уже начинали злиться — ведь они действовали правильно, схватили, как им было указано, темнокожих. Констебли, молодые, светловолосые и плечистые ребята, видимо, были направлены в Хельсинки прямо с курсов.
— Кто они, по-вашему?