Хайдеггер и восточная философия: поиски взаимодополнительности культур
Шрифт:
Из краткого описания чаньской традиции отсутствия мыслей следует, что она находится в определенной корреляции с хайдеггеровскими построениями. Прежде всего концептуальное сходство обнаруживается в базовой посылке «предсущестования» истинного бытия феноменальному многообразному. Бытие проявляет себя однако в каждом моменте феноменального существования, или, скорее, через совокупность моментов. Здесь, при желании, можно усмотреть определенное сходство с Dasein, тем более, что и познание этого бытия открывается не через логические или иные интеллектуальные конструкции, но через созерцание конкретных проявлений бытия в их многообразии. Основой истинного постижения, и одновременно, его результатом, является реализация мира в его «текучей и изменчивой» природе, свободной от дуальностей и различения. В этой базовой установке и коренится фундаментальное сходство мысли Хайдеггера и чаньбуддистов, нашедшее свое выражение в теории «чистого опыта» Нисиды, которая сама по себе может быть понята как некий синтез Хайдеггера и чань [462] . Определенным образом можно говорить и о некотором сходстве мысли Хайдеггера и чань-буддистов в интерпретации человеческой личности. Очевидно, что стремление переформулировать концепцию бытия в не картезианской парадигме, породило необходимость иного, неабсолютизированного понимания личности. Естественно, что будучи европейским мыслителем, Хайдеггер не мог отказаться от понятия личности вообще, как не смогли этого сделать и китайские буддисты. Однако, понимание Хайдеггером основы личности как «молчания» [463] имеет сходство с концепцией «истинного Я» (истинного бытия, лежащего в основании эмпирической личности) китайского буддизма.
462
Tetsuaki Kotoh, P. 205–206.
463
Ibid.
Концепция личности как «молчания» имеет непосредственное касательство к Хайдеггеровской концепции языка. Однако в этом отношении мысль Хайдеггера не имеет соответствий в восточной традиции, прежде всего в силу представления чань-буддистов о том, что язык не только не называет сущностей, но, скорее, скрывает их, не являясь, таким образом ни средством познания, ни путем к бытию. Существует мнение, что Хайдеггеровское понимание языка, как посредника через которого проявляется сам факт бытия людей в мире, имеет соответствие в учениях эзотерического буддизма т.н. «школы мантр» – оппонентов чаньских монахов [464] . Нам это мнение представляется не вполне основательным, ибо язык мантр не есть обычный язык, к которому аппелируют Хайдеггер и Гадамер, но магическая субстанция, свободная от значений, существующая в рамках ритуала. Этот язык есть «путь к Бытию» в том смысле, что он является одним из средств его реализации в результате всеобъемлющего религиозного и медитативного усилия, в результате которого язык мгновенно трансцендируется, уступая место непосредственному созерцанию.
464
Ibid. P. 206–207.
«Истинное Я» дальневосточного буддизма проявляет себя в преодолении слов, а не в медитации над языком, приоткрывая вновь «тишину» фундаментального человеческого бытия, свободного от разделения на «Я и Другой».
В рамках данного краткого исследования были лишь намечены контуры проблем, которые предстоит решить в ходе дальнейшего исследования. Важнейшими нам представляются проблемы соотношения понимания языка Хайдеггером и чань-буддистами, проблема установления аналогов чаньским «отсутствию мысли» и «одухотворенному знанию» среди понятий и концепций, используемых Хайдеггером, анализ понимания механизма деятельности ума в чань-буддизме и у Хайдеггера, понимание времени в традиции чань и мысли Хайдеггера.
Глава 6
Бытие Хайдеггера и Брахман Упанишад, Бхагавадгиты и Шанкары
(И.К. Романова)
Метафизическое вопрошание, по Хайдеггеру, вовлекает в себя и вопрошающее человеческое бытие, так что спрашивающий – в качестве спрашивающего – сам попадает под вопрос. Такое вопрошание находится вне рамок субъект-объектных отношений в отличие от новоевропейской философии, сходной в этом смысле с научным исследованием. Там, где сущее становится предметом пред-ставления, оно известным образом лишается бытия, считал Хайдеггер, ставя себе задачу преодоления метафизики Нового времени. Разрыв с традиционной европейской метафизикой, с её позитивной базовой предпосылкой о сплошности, неразрывности и принципиальной определимости Бытия у Хайдеггера, дает нам возможность сопоставить тематику бытия в его философии с одним из основных понятий индийской философии – понятием Брахмана.
§1. Упанишады: Брахман как высшая реальность
Упанишады в западной индологии принято связывать с началом индийской философии как таковой. Центральная идея Упанишад – тождество Атмана-Брахмана, «ты есть То»; при этом Атман (буквально – я, сам, возвратное местоимение) рассматривается как высшее субъективное, индивидуальное начало, и, в то же время, внутренняя сущность всего, абсолют. Когда мы проникаем в сущность всех вещей, мы видим, что начало, лежащее в их основании, то же самое, что и то, которое живет в нас. И это начало есть Атман. Брахман же как объективное начало выступает коррелятом Атмана, манифестацией абсолюта-Брахмана является все сущее.
Не все ученые, однако, разделяют эту широко распространенную точку зрения о том, что в Упанишадах берет начало индийская философия, сопоставимая, скажем, с философией древних греков. Так, С. Радхакришнан считает, что «различные комментаторы, отправляясь от своих собственных убеждений, навязывают свои взгляды упанишадам и насилуют их язык так, чтобы он соответствовал их собственным теориям», в то время как «упанишады не содержат в себе каких-либо философских синтезов как таковых – типа систем Аристотеля, или Канта, или Шанкары» [465] . Известный отечественный исследователь брахманизма В.С. Семенцов предлагал рассматривать упанишады прежде всего с точки зрения ритуала: «Оценивая философское содержание брахманических текстов (в первую очередь, конечно, упанишад), видимо, не следует исходить из того образа философа, автора глубоких и тонко аргументированных речей и умозрений, победителя на диспутах, который прочно утвердился в нашем сознании со времен Аристотеля» [466] . Что же касается философской проблематики упанишад, то Семенцов предлагал в первую очередь сосредоточиться на том, каким образом она вырастает из ментальной техники символического ритуала. «Составители данного текста, – пишет он, рассматривая Брихадараньяка упанишаду, – замышляли его не как философско-символическое истолкование уже данного, законченного ритуала, пребывая сами как бы вне его, но, напротив, находясь внутри ритуала, стремились посредством данного текста повысить его эффективность» [467] . Ритуал же Семенцов определяет как такое место (и деятельность), где все может быть сопоставлено (и, значит, отождествлено) со всем, центр бесконечно разнообразных уподоблений, отождествлений. То, что западные исследователи принимали за философию в ее, так сказать, неразвитом, наивном виде, было на самом деле символизацией ведийского ритуала, его усовершенствованием, преимущественным использованием той его стороны, которая составляет действующее начало любого ритуала. Этот «действующий принцип», кстати, носит наименование Брахман (ср. р.), хорошо известный «абсолют» текстов упанишад» [468] . Это «действующее начало» ритуала, считает Семенцов, представлялось носителям брахманической культуры какой-то абсолютной пластичностью, носителем которой в ходе церемонии жертвоприношения выступал особый жрец, брахман, благодаря своей способности установить и воспроизвести (умом) любые соответствия.
465
Радхакришнан С. Индийская философия. М., 1956. Т. 1. С. 114, 115.
466
Радхакришнан С. Индийская философия. М., 1956. Т. 1. С. 114, 115.
467
Там же, С. 50.
468
Там же, С. 60.
Действительно, в текстах упанишад мы то и дело встречаем разнообразные отождествления Брахмана с тем или иным началом: «Говорят, что молния – это Брахман. Он – молния, ибо рассеивает (тьму). Кто знает, что молния – Брахман, тот рассеивает зло, ибо, поистине, молния – Брахман» (БрУп, 5.7.1) [469] ; «Солнце – это Брахман, таково наставление… Кто, зная это, почитает солнце как Брахмана, того быстро достигнут благие возгласы, тому они доставят радость, доставят радость» (ЧхУп, 3.19.1,4) [470] ; «Пусть почитают Брахмана как разум – это относительно тела. Теперь относительно божеств. Пусть почитают Брахмана как пространство» (ЧхУп, 3.18.1); «…он становится Брахманом, чье тело – пространство, чья сущность – действительное, чье удовольствие – жизненное дыхание, чье блаженство – разум» (ТайттУп, 1.6.2). Подобные отождествления не являются описаниями, либо аллегорическими истолкованиями; как показал Семенцов, формула «кто так знает» указывает на ритуальный характер текста: каждый «кто так знает», коренным образом меняет свой первоначальный онтологический статус, становится участником изначального жертвенного акта творения мира, переходя из сферы обыденного существования в сферу ритуала, из мира профанного в мир сакральный [471] . Менее категоричен был переводчик и исследователь упанишад А.Я. Сыркин, однако и он отмечал, что «натурфилософские рассуждения не являются здесь самоцелью и подаются прежде всего для того, чтобы подвести адепта к постижению соответствующей обрядности» [472] . Учитывая эти соображения, вряд ли можно говорить, что упанишады предлагают нам ряд определений или характеристик Брахмана.
469
Брихадараньяка упанишада. М., 1992. С. 136.
470
Чхандогья упанишада. М., 1992. С. 82.
471
Семенцов В.С. Указ.соч. С. 59.
472
Сыркин А.Я. Некоторые проблемы изучения упанишад. М., 1971. С. 169.
Так, в текстах упанишад часто встречаются отождествления Брахмана с рядами различных противоположностей: «Поистине, этот Атман есть Брахман, состоящий из… света и не-света, из желания и не-желания, из гнева и не-гнева, из дхармы и не-дхармы, из всего» (БрУп, 4.4.5), «…он стал существующим и истинным, объяснимым и необъяснимым, основанным и неоснованным, распознаваемым и нераспознаваемым, действительным и ложным» (ТайттУп, 2.6.1), то, что зовется Брахман – это и пространство вне человека, и пространство в человеке (ЧхУп, 3.12.7–3.12.8), в граде Брахмана «заключены оба – небо и земля, оба – огонь и ветер, оба – солнце и луна, молния и звезды; и то, что есть здесь у него, и то, чего нет, – все это заключено в нем» (ЧхУп, 8.1.3), «неподвижное, единое, оно – быстрее мысли… Стоя, оно обгоняет других – бегущих… Оно движется – оно не движется, оно далеко – оно же и близко, оно внутри всего – оно же вне всего» (ИшаУп, 4,5). С другой стороны, Брахман – вне всяческих противоположностей: в Катха упанишаде Начикетас просит бога смерти Яму открыть ему «отличное от справедливого и отличное от несправедливого, отличное от сотворенного и несотворенного, отличное и от бывшего, и от будущего» (КатУп, 1.2.14); а в Каушитаки упанишаде человек, познавший Брахмана, «отрясает с себя добрые дела и злые дела», и «смотрит сверху на день и ночь, на добрые дела и злые дела, и на все пары (противоположностей»(КауУп, 1.4). Несмотря на то, что достижение Брахмана связано с истинным знанием, Брахман превосходит противоположность знания и незнания: «Поистине, говорят, что (это) отлично от знания, отлично от незнания… Тот, кто знает обоих вместе – и знание, и незнание, переправившись через смерть с помощью незнания, достигает бессмертия с помощью знания» (ИшаУп, 10, 11); «В непреходящем, высшем, бесконечном Брахмане, где скрыты двое – знание и незнание, незнание – непрочно, знание же – бессмертно. Кто властвует над знанием и незнанием, тот – другой» (ШвУп, 5.1). Таким образом, разнообразные отождествления выступают способом монистического осмысления всего многообразия окружающего мира, а принцип сочетания противоположных атрибутов, – непосредственного, либо с указанием на преодоление этих противопоставлений в высшем начале, – играет определяющую роль при выражении идеи Брахмана [473] .
473
См. Сыркин А.Я. Некоторые проблемы изучения упанишад. М., 1971. С. 153–154, 155–156.
Модификация ведийского ритуала в упанишадах видна хотя бы в том, что здесь разделены «путь богов» и «путь предков». «Путь предков» связан с исполнением трех ветвей долга: «жертвоприношение, изучение (вед), подаяние – это первая; подвижничество – вторая; ученичество, пребывание в доме учителя, постоянное умерщвление плоти в доме учителя – третья. Все они ведут к мирам добродетели» (ЧхУп, 2.23.1). Люди, идущие по этому пути, постоянно возрождаются в земном мире соответственно количеству заслуг:
«Те, кто (отличается) здесь благим поведением, быстро достигнут благого лона – лона брахмана, или лона кшатрия, или лона вайшьи. Те же, кто (отличается) здесь дурным поведением, быстро достигнут дурного лона – лона собаки, или лона свиньи, или лона чандалы» (ЧхУп, 5.10.7). «Трем ветвям долга», ведущим к мирам добродетели, противопоставлено состояние «прочно утвержденного в Брахмане», ведущее к бессмертию: «Это путь богов, путь Брахмана. Те, кто следуют ему, не возвращаются в этот человеческий водоворот, не возвращаются» (ЧхУп, 4.15.5). Мир предков приобретается благодаря деянию, а мир богов – благодаря знанию, но мир, приобретенный деянием, гибнет, а град Брахмана не стареет со старостью тела, не гибнет с гибелью тела (ЧхУп, 8.1.5,6). В Каушитаки упанишаде Брахман спрашивает человека, идущего к нему: «Кто ты?», и человек отвечает: «Что есть ты – то и я» (КауУп, 1.5–6); тот, кто осознал себя Брахманом, становится им, становится всем сущим. «Знающий Брахмана достигает наивысшего…, кто знает, что Брахман – действительный, знающий, бесконечный, скрытый в тайнике (сердца), в наивысшем пространстве, тот вместе с мудрым Брахманом достигает (исполнения) всех желаний» (ТайттУп, 2.1.2). С точки зрения «пути богов» идущий по «пути предков» пребывает в глубине незнания, бог смерти Яма говорит о нем: «С мыслью: (Есть лишь) этот мир и нет другого – он снова и снова попадает в мою власть» (КатУп, 1.2.6). Участь незнающих Брахмана печальна: «И если кто-нибудь покидает этот мир, не видя собственного мира, то (мир) тот, подобно непрочитанной веде или несделанному деянию, не приносит ему пользы. И если даже не знающий этого делает великое и благое деяние, то оно гибнет под конец» (БрУп, 1.4.15).Согласно рассуждениям упанишад, как ни велика сила подвижничества, но если аскет предается ему хоть тысячи лет, не зная о «непреходящем» Брахмане, заслуги его «имеют конец», и он несчастен, уходя из мира [474] . Величие же Брахмана не возрастает и не уменьшается от деяния. Знающего Брахмана «не мучат мысли: „Почему я не совершил добра?“, „Почему я совершил зло?“ (ТайттУп, 2.9.1), ибо он не оскверняется злым деянием. В основе человеческой природы, учит мудрец Яджнявалкья, лежит желание, каково желание человека – таково его намерение, каково намерение – таково деяние, каково деяние – таков и его удел (БрУп, 4.4.5). Но стремящийся к истинному знанию человек задается вопросом: „Что пользы от наслаждений желанным в подобном круговороте бытия? Ведь видно, как насытившийся ими неоднократно возвращается сюда (в этот мир)“ (МайУп, 1.4), сравнивая свое существование в круговороте бытия с положением лягушки в безводном колодце. В Чхандогья упанишаде говорится, что смертный „становится подобным лишь тому, кто поедает пищу“, тогда как достигший Брахмана в Тайттирия упанишаде провозглашает: „Я, пища, поедаю поедателя пищи. Я одолел весь мир“ (ЧхУп, 5.10.6, ТайттУп, 3.10.6). Лишь тот, „кто лишен желаний, свободен от желаний, достиг (исполнения) желаний, имеет желанием (лишь) Атмана, из того не выходят жизненные силы. Будучи Брахманом, он идет к Брахману“ (БрУп, 4.4.6).
474
Сыркин А.Я. Некоторые проблемы изучения упанишад. М., 1971. С. 124.