Хайди
Шрифт:
– Но ребёнок не коза и не птица, она – человеческое дитя. Девочка хотя и не научится от этих своих товарищей ничему дурному, но и другому ничему не научится. А ведь она должна чему-то научиться, и этому настала пора. Я пришёл, чтобы своевременно сказать вам это, сосед, чтобы вы одумались и за лето смогли приготовиться. Эта зима была последней, когда ребёнок оставался без занятий. Следующей зимой он пойдёт в школу и будет ходить туда каждый день.
– Этого не будет, господин пастор, – непреклонно заявил старик.
– Неужели вы в самом деле полагаете, что нет средства образумить вас, если так упорствуете в ваших безрассудных действиях? –
– Так, – произнёс в свой черёд старик, и голос выдавал, что он тоже выбился из состояния внутреннего спокойствия. – Неужели господин пастор полагает, что следующей зимой я каждое студёное утро буду посылать этого хрупкого ребёнка вниз в пургу и снегопад, ведь тут два часа пути в один конец, а к ночи ей возвращаться в гору, а метёт здесь порой так, что и наш брат задохнуться может на ветру и в снегу, а что говорить про ребёнка? Может, господин пастор ещё помнит её мать, Адельхайд? Она была лунатичка, с ней случались припадки – и чтобы ребёнок от перегрузок тоже получил нечто такое? И вы хотите меня принудить! Да я пойду с этим в любой суд, и тогда посмотрим, кто меня заставит!
– Вы правы, сосед, – примирительно сказал господин пастор. – Никуда не годится, чтобы ребёнок ходил в школу отсюда. Я вижу, ребёнок вам дорог. Сделайте ради него то, что вы давно уже должны были сделать: вернитесь в Деревушку и живите опять среди людей. Что за жизнь тут у вас наверху, в одиночестве и ожесточении против всего мира! А случись что с вами, кто придёт на помощь? Я тоже не могу понять, ради чего вы всю зиму напролёт мёрзнете тут в вашей лачуге и как это может выдержать хрупкое дитя!
– У ребёнка молодая кровь и тёплое одеяло – вот что я хочу сказать господину пастору. И потом ещё одно: я знаю, где взять дрова, и знаю, когда пора их заготовлять. Господин пастор может заглянуть ко мне в сарай, там есть запасы, в моей хижине огонь не затухает всю зиму. А то, что предлагает господин пастор насчёт переезда вниз, это не для меня: люди там, внизу, пренебрегают мной, я ими тоже, мы держимся подальше друг от друга, так-то оно лучше для всех.
– Нет-нет, для вас не лучше. Я знаю, чего вам не хватает, – сказал господин пастор с сердечностью в голосе. – С пренебрежением людей дела обстоят не так плохо. Поверьте мне, сосед. Ищите примирения с вашим Богом, просите у Него прощения, за что сочтёте нужным, и потом сами увидите, как люди повернутся к вам совсем другой стороной и как вам ещё хорошо будет.
Господин пастор поднялся, протянул старику руку и ещё раз сказал со всей сердечностью:
– Я рассчитываю на то, сосед, что следующей зимой вы снова будете с нами внизу и мы опять станем старыми, добрыми соседями. Совсем не хотелось бы применять к вам меры принуждения. Дайте мне руку в знак того, что вы спуститесь к нам и снова будете жить среди нас, примирившись с Богом и людьми.
Дядя Альм подал господину пастору руку и сказал определённо и твёрдо:
– Господин пастор прав по отношению ко мне. Но того, чего он ожидает, я не сделаю. Это я говорю уверенно и бесповоротно: ребёнка я в школу не пущу и сам вниз не вернусь.
– Тогда помогай вам Бог! – с печалью сказал господин пастор, вышел из дома и, понурившись, побрёл вниз по склону.
Дядя Альм был расстроен. Когда после обеда Хайди попросилась к бабушке, он скупо ответил:
– Не сегодня.
Весь день он молчал, а на следующее утро, когда Хайди спросила:
– А сегодня пойдём к бабушке? – он был скуп на слова так же, как и на интонации, и сказал лишь:
– Посмотрим.
Но ещё до того, как опустели их обеденные миски, дверь снова распахнулась.
На сей раз это была тётя Дета. На голове у неё красовалась шляпа с пером, а подол платья мёл всё, что валялось на полу, а валялось в хижине много чего такого, что для платья было совершенно нежелательным. Дядя оглядел её с головы до ног и не произнёс ни слова. Но тётя Дета, как видно, подготовилась к тому, чтобы провести разговор в самой дружелюбной форме, потому что с порога начала восхищаться, как хорошо выглядит Хайди: мол, она её даже не узнала, сразу видно, что плохо ей у дедушки не было. Но, мол, сама-то она всё время думала о том, как бы снова забрать девочку, ведь она понимает, что малышка, должно быть, ему помеха, но на тот момент ей просто некуда было её пристроить, а вот сегодня она потому и примчалась, что прослышала кое о чём, что могло бы облагодетельствовать Хайди настолько, что и поверить трудно. Прослышав, она, дескать, не откладывая приложила к делу старания и теперь может сказать, что почти всё устроила и что Хайди повезло так, как не повезёт и одной из сотни тысяч. Жутко богатые родственники её хозяев, живущие чуть ли не в самом лучшем доме Франкфурта, имеют единственную дочку, которая прикована к инвалидному креслу, потому что парализована на одну сторону да и в целом нездорова, и она всё время одна, и учитель занимается с ней одной, а ей это скучно, да и вообще ей не с кем поиграть, и об этом зашёл разговор у её хозяев, мол, неплохо бы найти такого ребёнка, как описала дама, которая в том доме ведёт хозяйство, потому что её хозяин очень жалеет больную дочку и хотел бы ей подыскать подружку для игр. А дама-экономка сказала, что нужна девочка неиспорченная и своеобразная, не такая, как все, кого видишь вокруг. И она, Дета, сразу подумала про Хайди и побежала в тот дом и всё расписала той даме про Хайди и про её характер, и дама сразу согласилась. Теперь ни один человек не должен знать, какое Хайди выпало счастье и благо, ведь когда она окажется там и если придётся тем людям ко двору, то в случае, если с их собственной дочкой будет совсем неладно – как знать, ведь она такая слабенькая – и если те люди не захотят совсем осиротеть без ребёнка, то ведь может выпасть Хайди неслыханное счастье.
– Ты скоро уймёшься? – перебил её Дядя, который за всё это время не мог вставить в разговор ни слова.
– Фу, – ответила Дета, вскинув голову. – Можно подумать, я вам говорю пустяки какие-нибудь, а ведь во всём Преттигау не сыщешь никого, кто не возблагодарил бы Бога небесного, получив такое известие, какое принесла вам я.
– Неси его кому хочешь, мне оно ни к чему, – сухо сказал Дядя.
Тут Дета взвилась ракетой и воскликнула:
– Да? Ну если вы так считаете, то и я могу вам сказать, как считаю я: ребёнку уже восемь лет, а он ничего не знает и не умеет, и вы не хотите отдать его в учение: вы не хотите отдать её ни в школу, ни в церковь, мне сказали об этом внизу, в Деревушке. А ведь это ребёнок моей единственной сестры. Я за неё в ответе, за всё, что с ней происходит, и если ребёнку выпадает такое счастье, как сейчас Хайди, то встать ей поперёк дороги может только тот, кому на неё плевать, как и на всех остальных людей, и кто никому не желает ничего хорошего. Но я не отступлюсь, это я вам сразу говорю, и все люди будут на моей стороне, нет в Деревушке ни одного человека, кто бы мне не помог и не выступил против вас. И если вам так хочется предстать перед судом, то берегитесь, Дядя: есть вещи, которые могут всплыть там на поверхность и про которые вам не хотелось бы слышать, а вам ли не знать, что в суде докопаются до всего, о чём уже никто и не помнит…
– Замолчи! – выкрикнул Дядя, и глаза его вспыхнули огнём. – Забирай её и губи на своё усмотрение! И никогда больше не показывайся мне на глаза с ней, я не хочу её когда-нибудь увидеть в такой же шляпе с пером и с такими же речами на языке, как у тебя сейчас!
И Дядя широкими шагами вышел за дверь.
– Ты разозлила дедушку, – сказала Хайди, недобро сверкнув на тётю своими чёрными глазами.
– Ничего, успокоится. Идём, – поторапливала тётя. – Где твоя одежда?
– Я не пойду, – сказала Хайди.
– Что ты несёшь? – возмутилась тётя, потом слегка сбавила тон и продолжила уже мягче: – Идём, идём, ты не понимаешь, тебе будет так хорошо, как ты и представить себе не можешь.
И она шагнула к шкафу, достала оттуда вещи Хайди и увязала их в узел.
– Так, идём, возьми свою шапочку, хоть она и неважненькая, но сейчас это не имеет значения, надевай – и пошли.
– Я не пойду, – повторила Хайди.
– Не будь такой глупой и упрямой как коза, нашла с кого брать пример. Пойми ты, сейчас дед обозлился, ты же сама слышала, что он сказал: чтоб мы больше не показывались ему на глаза. Он сам захотел, чтобы ты ушла со мной, не зли его ещё больше. Даже не представляешь, как красиво во Франкфурте и сколько нового ты там увидишь, а если тебе не понравится, всегда сможешь вернуться домой. К тому времени и дедушка как раз успокоится.