Хазария
Шрифт:
– Ты чин свой храбростью заслужил!
– Ты – наш князь и останешься им! – заволновались воины. – А кто супротив выступит, тому голову усечём, а слово рекнёт – язык отрежем!
– Пойдём за тобой хоть на край света!
– Голову положим!
– Костьми за тебя и землю Русскую ляжем!
А варяжские дружинники стали сердито выкрикивать:
– Что с того, если мы варяги?
– Мы Киеву верно служим!
– Сколько голов своих в сечах сложили!
А кияне кричали князю:
– Да не стоит то разговоров, плюнь!
– Хазары не могут без жидовской хитрости! Что ты их слушаешь? Скоро уничтожим их змеиное племя!
Но Святослав оставался суровым.
– Это не те хазары, про которых вы мыслите, – произнёс он с усилием. – Это, к великому сожалению, старые наши друзья…
Князь кивнул, его посыльный тотчас сорвался с места и вскоре вернулся с Тайным тиуном, который в сопровождении небольшого отряда вёл троих связанных за руки пленников.
Среди дружинников пронёсся вздох удивления: все сразу узнали тысяцких княжеского войска – Олешу, сына киевского купца, боярского сына Журавина и боярича Ослоню.
– Поглядите, вои мои, – воскликнул Святослав, – вот они, хазары из Киева! Которые называли меня хищным варягом, призывали убить меня, а с хазарами заключить вечный мир!
Дружина загудела, как потревоженный улей.
– Даю вам слово, – обратился Святослав к пленным. – Расскажите, как встречались с хазарами и за что продали им свои души славянские.
Журавин с Ослоней молчали, опустив головы. И так было видно, что они признают вину. Но обычай требует не молчания, а ответа. Потому князь повторил свой вопрос каждому:
– Признаёшь ли ты, Журавин, сын боярский, что измену сотворил Киеву?
С великим трудом, не в силах глядеть на сотоварищей от охватившего его чувства позора, медленно поднял пленник свою красивую голову и молвил, превозмогая душевную боль:
– Признаю вину свою… – Он помолчал, собираясь то ли с мыслями, то ли с силой, и продолжил: – Прельстился я жизнью богатой, что в Византии увидел, потому и изменником стал… Нет мне прощения, братья, одного прошу: пусть в Киеве о том, что род запятнал, не ведают, не вина их за мой позор! – Голова тысяцкого вновь опустилась. Наступила тяжкая минута тишины.
Потом Святослав обратился к другому предателю:
– Признаёшь ли ты, Ослоня, сын тиуна Подольского, что измену сотворил?
– Признаю, – только и молвил молодой тысяцкий, так и не подняв очей на сотоварищей.
Зато Олеша вскинул голову, будто его ударили. В очах его сверкнули лютые молнии.
– Да, я встречался с хазарами оттого, что ненавидел тебя, княже! – процедил он.
– За что ж ты меня ненавидел? – спросил князь, а в душе его возник неприятный холодок.
Олеша помолчал. Потом вытер связанными руками пот со лба, тряхнул кудрями и промолвил:
– За девку мою, за Овсену… Которую ты, княже, взял, а потом бросил, как ветошь…
Святослав несколько растерялся.
– Постой, кто тебе рёк такое? С чего ты взял, что я бросил её? – И уже окрепшим голосом, перед всем войском, сказал: – Вернусь из похода, Овсена будет княжить со мной!
– Не хитри, княже! – продолжал Олеша. – Будто мы не знаем, что мать Ольга привезла в гридницу шестерых грекинь, которые живут там, тебя дожидаючись, чтоб какая из них села с тобой на престол киевский!
Над войском нависла напряжённая тишина.
Святослав помолчал, потом молвил:
– Ежели тебя на измену только лютая ревность подвигла, то я не смею ни судить тебя, ни оправдывать. Назначаю Воинский Суд, и как он решит, так и будет!
С этими словами Святослав сошёл вниз и сел среди воинов. Взамен ему на бугре собрались начальники – бояре и темники. Суд длился недолго. Вскоре вышел вперёд седой одноокий темник Издеба и рёк приговор:
– Ежели воин принимал Перунову клятву, целовал меч или копьё и давал князю слово верности, а затем слово своё преступил, за то должен быть казнён как изменник! Все трое в равной мере виновны.
Преступников вывели перед строем. Подошли три воина, поставили пленных на колени и отсекли изменникам голову.
Святослав опять взошёл на холм и молвил:
– Виновные понесли наказание. Оставляю их сирот за мной, как если бы их отцы пали на поле брани. А поскольку они были не простые воины, а тысяцкие и до преступления закона служили во славу Киева, велю похоронить их с почестями!
И схоронили Олешу, Ослоню и Журавина в придонской степи, на чужой земле. А Подолянский и Деснянский полки прошли перед могилой мерным шагом, с обнажённым мечом у плеча, и жалобно играли турьи рога, отдавая павшим последние воинские почести.
Вечером Святослав ещё переговорил с Издебой и Вороном. Потом собрал всех начальников и рёк им:
– Дабы подобного боле не случалось в дружине, повелеваю ужесточить Устав воинский. По-прежнему начальниками есть десятники, сотники, пятисотники, тысяцкие, полутемники и темники. Но отныне за каждым старшим начальником должен наблюдать младший чин: за тысяцким – пятисотенный, за пятисотником – сотники, за сотниками – десятники, за десятниками – простые воины. Младшие чины не должны в руководство старших мешаться, но вести за ними неусыпное бдение. Ежели старший чин в бою от вражеской стрелы или меча падёт и душа его отлетит к Перуну, младший должен встать на его место и крикнуть: «По слову княжескому, должны мне подчиняться, аз есмь начальник!» И кто первый так скажет, тот и примет на себя старший чин. А ежели он сам падёт в поле, тотчас иной должен встать на его место. И всяк, кто слово то услышит, должен передать по рядам имя нового начальника. И все подначальники сотские и десятские должны за указом к тысяцкому обращаться. А тысяцкий, ежели хочет что простым воям передать, даёт указ через сотников, а те – через десятников.
Младшие начальники не могут быть от старших осуждаемы или унижаемы. А старшие должны иметь от младших уважение и почитание. Чтобы каждый в бою мог полагаться друг на друга, как на саму волю Перунову. Помните, что нет на свете ничего превыше поддержки и взаимовыручки воинской. И как я про каждого воина мыслю, так и все военачальники должны о том же стараться.
С тех самых пор, как стоит свет, всегда были обычные люди и были воины. Простым людям до воинского ремесла мало дела – они зла не хотят, но и о добре особо не радеют, живут своими думами да огнищанским укладом: трудятся в поле или скот пасут, о жене и детях заботятся, добро наживают. Гуляют, когда весело, и плачут, когда грустно. Живут, как Бог на душу положит.