Хазарская охота

Веста А.

– Да чего тут украдешь, вроде цело все… «Ангара», «Ангара», я двадцатый…

Через минуту милицейский эфир взорвался вызовами: «В Краеведческом – самострел!» Весть о том, что сержант Пушкова застрелилась накануне свадьбы, казалась бредом в это ясное летнее утро, когда деревья и трава были полны прозрачной, струящейся по стеблям жизни, а птичьи голоса звенели беззаботной радостью.

Ожидая подъезда опергруппы, смена нервно курила на крыльце музея.

– Последняя смена у нее была, – глядя поверх деревьев, говорил старший, – в медовый месяц на море собирались.

Жених-то, поди, ничего еще не знает…

– А кто он у нее?

– В спецназе служит, крутой коммандос.

– Во, блин! Не повезло мужику, – вздохнул напарник, – как в сказке: «В том гробу твоя невеста…»

– Да… и Савельич теперь втык получит, что бабу в ночное пустил. Слушай, а где Галкин-то? Они ведь вдвоем заступали?

– А хрен его знает… Стремается где-то, теперь всех затаскают…

Разгильдяй Галкин тоже был вроде сосланного «декабриста», его отправили в музей подальше от начальственных взоров.

На работу стали собираться сотрудники музея. Узнав о происшествии, они отходили в скверик перед музеем и там, у памятника купцу-основателю, сливались в сплоченный рой, и всякого пришедшего на работу краеведа встречали будоражащей новостью.

Бесшумно подъехала черная блестящая иномарка. Из нее вышла Суса – Сусанна Самуиловна, главный научный сотрудник и одновременно директриса музея. Она двигалась с легким шелестом, как траурная змейка. В черных зеркальцах очков плясало черное солнце, оно отражалось даже в агатовых чешуйках маникюра. Удивленно озираясь на притихших сотрудников, она попыталась пройти сквозь кордон из бойцов, но ее не пустили. Обиженная Суса стала набирать номера по мобильнику.

Колодяжный явился на работу позже всех и уже под хмельком, хотя хмель был еще вчерашний, а скорее всегдашний, накрепко осевший в стариковском организме, вместе с осколком, полученным у Бранденбургских ворот. Пошатываясь, Колодяжный бродил между коллег и, приложив к губам смуглый морщинистый палец, повторял:

– Т-с-с! Охота уже объявлена.

Вскоре «Краюха» была оцеплена двойным кольцом, и суточный наряд остался дежурить у дверей, как почетная вахта. Единственный, чья участь пока оставалась неизвестной, был сержант Галкин. По официальной версии он покинул пост вместе с оружием и боеприпасами: пистолетом Макарова с запасной обоймой и легким автоматом «Кипарис».

К дому Галкина был направлен ОМОН. Следом за отрядом «яйцеголовых» подъехал Савельич, точнее начальник отдела вневедомственной охраны Сергей Савельич Жуков.

Савельич обвел глазами тусклые окошки с выцветшими занавесками. Приземистые пятиэтажки на окраине города тонули в зелени, в сонном дворике шуршал метлой дворник, скрипели качели, но покой был обманчивым, как перед выстрелом, когда тишина звенит натянутой струной, готовая вот-вот лопнуть.

Так оно и случилось. Едва Савельич выпрыгнул из уазика и привычно отряхнул брюки, как что-то свистнуло и мягко шмякнуло в траве, как переспелая слива, и сразу чиркнуло по асфальту, выбив искры – стреляли с чердака.

– Прекратить стрельбу! – гаркнул Савельич и сделал шаг по направлению к дому.

Пули вспороли обшивку бронежилета. Отброшенный на несколько метров, он завалился на спину, как опрокинутый жук.

– Что ж ты делаешь, сукин сын, ты же себе смертный приговор подписываешь, молокосос, – запоздало бормотал Савельич.

Немного очухавшись, он перевернулся на живот и отполз в сторону под защиту дворовой липы и лишь там ощупал себя. Он был невредим, но после удара пули по «бронику» почти всегда оставались синяки.

Рассыпавшийся поначалу отряд ОМОНа теперь группировался, готовясь к штурму. С чердака пятиэтажки сыпал «горохом» Галкин.

Укрывшись за деревом, Савельич успел его хорошо разглядеть. Дезертир изредка мелькал в чердачной бойнице, хоронясь от прямого света. Он все еще был одет в летнюю форменную рубашку с сорванными погонами. Расстреляв рожок «Кипариса», Галкин бил из табельного ПМ.

– Шестнадцать патронов, у него, шестнадцать, надолго не хватит! – крикнул Савельич командиру ОМОНа.

Галкин успел сделать четырнадцать выстрелов, пятнадцатый грянул на чердаке.

Савельич снял фуражку и перекрестился. Соблюдая меры предосторожности, омоновцы взломали забаррикадированный чердак. Стрелок был еще жив, молодое сердце толчками выбрасывало из раны кровь.

– Готов, вызывай «харонов»! – выдохнул омоновец и потрогал разжавшуюся руку носком кроссовки. После фильма «Девятая рота» весь С*-ский ОМОН переодели в кроссовки для полного сходства реальности с кино.

К полудню все следственные действия были окончены. Из музея вынесли черный целлофановый сверток – маленький, почти невесомый. Савельич едва успел к «выносу тела». Держась за край носилок, он прошел до машины и даже помог заправить «груз» в зеленую машину с черным крестом.

По музею все еще бродили серьезные мужики с прокурорскими удостоверениями и даже с корочками местного отделения ФСБ, когда на поясе у Савельича заверещала рация:

– Пуля выпущена из табельного ПМ, – докладывал баллистик, – № ИГ 1629.

Через час в штаб С*-ского УВД пришла новая телефонограмма, и день разбух от кровавых новостей. Пистолет наскоро пробили по учету, и эта последняя новость объяснила многое… Засвеченный ствол был записан на сержанта Галкина. Версия самоубийства Пушковой рассыпалась в прах, и на ее обломках возникла другая – бытовая. Как любая бытовуха, она оказалась оскорбительно простой и всем понятной.

Молоденькая привлекательная девушка запуталась в отношениях. Предстоящая свадьба Пушковой вызвала ревность обманутого в своих ожиданьях Галкина. Постепенно выяснялись подробности. Утром того рокового дня сержант Галкин был назначен на другой объект. Сам не свой, он упросил переназначить его в «Краюху», пообещав старшему наряда пузырь коньяка. По версии следствия ночью между Галкиным и Пушковой произошло решающее выяснение отношений, в ходе которой Галкин смертельно ранил напарницу из табельного ПМ. Пуля прошла навылет, и от выстрела пострадал малоценный экспонат «Каменная баба», прозванная в просторечии Бабой-ягой.