Хазарская охота
Шрифт:
– Ученик мой, последователь школы Герасимова. Восстанавливает облик по черепным костям. Не беда, что подслеповат – у него руки зрячие! – похвалил Костю Колодяжный и решительно черкнул в пропуске. – Завтра в десять. Обязательно приходите, Соколов.
Свиток седьмой
Два барса
Кровь текла в моих жилах, текла издалека,
Холодела в предчувствии злого урока,
Закипала она, когда Русь унижали,
Застывала она на восточном кинжале.
Лето 6466
Всякому знамению на небе и на земле положен предел. Угасают на небе блудные светочи, поселив в сердцах людей тревожное предчувствие беды. И затмения солнца в свой черед уходят в прошлое.
После сечи жестокой выжил Радим. В жарком бреду выкликал он Пребрану все ему чудился бой и кривая хазарская сабля над девичьей шеей. Олисей неотлучно был рядом, корпию к ранам прикладывал, травы менял на ожогах, пить подносил и с любовью выходил друга.
Шла к перелому зима, когда встал на нетвердых ногах и, опираясь на братскую руку, сделал шаг воин-тень. И доподлинно был он похож на Навья, [10] что скитается рядом с жилищем в лихую полночь.
Едва окрепнув, добрел Радим до Велесова капища. Долго просил он Богов указать путь до Пребраны, но кумиры хранили молчание, и в деревянных глазницах намерзла слеза.
По весне Радим и Олисей ушли в Киев. Пестрым и шумным показался друзьям этот город после сурового севера. На площадях и пристанях с утра до ночи кипел торг, и гул стоял от иноземной речи. На Княжьем подворье скликали повольников.
10
Навьи – духи умерших иноплеменников.
– Что умеешь? – спросил воевода Свенельд у Радима.
– Тень в огне не горит и в воде не тонет, – отвечал Радим.
Поиграл Радим двумя мечами сразу, сверкающим коловратом заходили мечи, разящим полумесяцем. Три года был Радим в обучении у лесного старца в Белозерских лесах. Ему одному из всей молоди открыл старец свою науку. В воинском раже задел Радим мечом тонкоствольную вилавую березу. Побежал по коре сок, точно девичьи слезы, и вновь, как живая, встала рядом Пребрана. Окликнул Олисей замешкавшегося друга, стряхнул Радим оторопь, и вновь заиграл в руках стальной коловрат.
В Перунов день на крутом берегу Днепра заклинали старцы мечи на пламени костра и окунали «рожденных в огне» в речные струи. На камень, облитый бычьей кровью, возлагали дружинники кинжалы и короткие копья-сулицы, но отказался Олисей подойти к волховскому камню. Тогда Радим дал за него обет перед Перуном, и если нарушит Олисей этот ряд, тогда он, Радим-Кречет, ответит за него головой. И был меч для Радима так же свят, как для Олисея свят крест.
С Княжьего подворья друзья ушли в поход на печенегов с юным княжичем Святославом. По возвращении велел Святослав каждому дружиннику вдеть в ухо серебряное кольцо, а голову побрить наголо, оставив длинный чуб на темени, дабы издалека отличать павшего руса от хазарина и печенега и не оставлять братних тел птицам на расклевание.
Поздней осенью по зимнему пути ушли Радим и Олисей с княжьей дружиной в полюдье. Вдоль Припяти и Десны, у Случ-реки и на Горыни встали Ольгины погосты. Туда свозили дань подвластные Киеву селенья и племена. Но пустым оказался год, и мало несли на погост воску, медов и мягкой рухляди. Ставил Радим на посох глубокие зарубки, в знак недоимок на будущее, пока не притупил секиру. А на Припяти стоном стонала земля. За прошлые недоимки велено было забирать молодых девиц и отроков. Тороватый Киев был хазарским данником и платил царю Иосифу «живым товаром». Ценились в Хазарии молодые русинки с телом чистым, как речной жемчуг, и рослые, белолицые отроки.
Стыд и гнев поедали Радима, как гнойная короста. Но на днепровском холме присягал он Перуну и Князю, и лишь волею Перуна и Князя могла освободиться Русь от постыдной дани.
В селении Боричи горько плакала на погосте вдовица, обнимая колени единственной дочери. Ее одну за весь погост забирали, чтобы продать на невольничий рынок в Итиль-Хамлидж. И впрямь хороша была девица: чернобровая, статная, косы чалые, в ладонь шириной, и бежали по тонким щекам слезы, как березовый сок.
Вынул Олисей из кошеля золотой динарий: дружинное жалованье за год и бросил к ногам княжьего мечника.
Мало показалось мечнику за девицу, и тогда снял Олисей серебряную гривну побратимову. Усмехнулся в седые усы мечник и кивнул головой.
Поздно ночью на сеннике, где спали Олисей и Радим, скрипнула лесенка. Взобралась девица на сенник без запона в одной рубахе, и долгие власы по плечам распущены. Легла рядом с Олисеем, нежно смотрит в его лицо и гладит давний шрам на щеке. Отвернулся Радим к стене и кожухом плотнее накрылся, чтоб не видеть, значит. Но и Олисей отвел девичьи руки со своей шеи. Еще в Ладоге дал он тайный обет целомудрия ради Господа, и клятвой своей не поступился…
Теперь всякое лето Святослав рыскал с дружиной по степям и редко навещал Киев, словно тесно было ему в белокаменных теремах и хоромах. А вокруг Ольги роились черноризцы, но не было еще при ее дворе епископа, чтобы утвердить крест на горах Киевских. Тем временем роптали русские купцы. У ворот Царьграда и Итиля громко называли себя христианами, чтобы избежать высоких пошлин, и давно уже их торговый бог велел им креститься.
Медлила Ольга. Тяжко, и по-женски мстительно обиделась она на византийцев, и отказала в обещанных дарах. Припомнила Константину и долгое стояние в гавани Царьграда: «Вот постоишь ты у меня в Почайне, как я у тебя в Суде…», – отписала она базилевсу, и в укор лукавым ромеям завела переговоры с германским императором Давидом Оттоном о призвании на Русь латинского епископа.
Черные дела императора Давида были хорошо известны русичам. Огнем и мечом были крещены полабские славяне, и множество волхвов было предано позорной смерти. Знала о том и Ольга, но в письме низко склонялась она перед Давидом, как принято было среди новообращенных варваров.
Святослав же, прослышав о посольстве к неметам, разгневался и не дал для него охраны, говоря: «Зачем кланяться чужим, словно недостает Руси своего ума?» И с этой поры с почтением, но решительно отстранил мать от власти.