Хазарская охота
Шрифт:
Поздно ночью Пребрана покинула мужа. В переулке рядом с тюрьмою уже ожидали беглецов оседланные лошади.
Через узкое отверстие в крыше зиндана Олисей сбросил веревку и помог взобраться Радиму. Зная, что с часу на час рус умрет, стражники вполглаза охраняли зиндан. На рассвете все трое были на пристани Итиля, где их поджидал верный человек из сурожских русов, владелец торговой ладьи-сафиры. В последний раз оглянулась Пребрана на глиняный город и поклялась вернуться. Материнское сердце знало: ее первенец жив!
Глава 15
Гон
О привет, тебе, зверь
Ты недаром даешься ножу!
На чердаке охотничьего становища нашлась пара камусовых лыж. Быстро обежав угодья, Мамоныч нашел несколько свежих кабаньих лежек. Звону он оставил в избушке, чтобы загодя не подняла зверя. Обиженная собака тоскливо подвывала и скреблась лапами в дощатую дверь.
– Стадо в урочище жирует, – обрадовано сообщил Мамоныч. – Дернину на полметра взрыли. Должно быть, секач явился и всю демократию, будь она неладна, отменил. Всех тороватых свинок под себя подмял, а молодых ухарей – пинком под зад. Пока всех не покроет – не уйдет, будет гарем свой охранять.
Промысловая бригада из Виктории, Глеба и Очкарика снарядилась на удивление быстро.
Звона, что есть силы, тянула поводок. По словам Мамоныча, собака горела изнутри, как головня в костре.
– Вот только как ей объяснить, чтобы секача не трогала. – умилялся егерь. – Свинку бы нам от стада отбить и добре, а если на секача напоремся – худо. Во время гона этого героя пуля не берет.
По краям небольшой рощи Мамоныч расставил номера. Глеба и Викторию – ближе к центру, сам встал с левого фланга, откуда ожидался выход зверя, Очкарика задвинул в безопасный угол. Звону спустили с поводка. Судорожный лай затих где-то в сердце заснеженного леса, потом ожил вновь, и остервенело закружился на одном месте. Справа за елями раздался выстрел – Очкарик стрельнул из своего супер-карабина.
– Туда! – успел крикнуть Мамоныч.
На поляне с ревом и визгом крутился огромный кабан, метра полтора в холке. Сзади, почти под хвостом у него висела на сомкнутых челюстях Звона. Кабан яростно подбросил круп и, лягнув собаку задними ногами, оторвал ее, отбросил в снежный намет и, резко поддев клыками, шуранул в живот. Коротко взвизгнув, Звона плашмя упала в снег. В азарте битвы, она еще пыталась ползти вдоль взрытой борозды, волоча вырванные внутренности. Вздымая облака снега, кабан бросился в чащу. Мамоныч прицелился в середину снежного вихря.
– Стой! Не стрелять! – успел крикнуть Глеб.
Между елей, точно по линии прицела показался Костя, он скользил на лыжах, неловко взмахивая карабином. Зверь несся прямо на него. Костя бросил карабин, подпрыгнул, и по-обезьяньи вцепился в ветку. Кабан проскочил между его раскоряченными лыжами.
Глеб рванулся за зверем, насквозь прошил ельник, на бегу вывел прицельную планку и нажал спусковой крючок. Не разобравшись, откуда бьют, кабан резко развернулся и погнал на стрелка. Глеб успел выбрать убойное место – точку размером с небольшую монету между глазом и ухом. Еще секунда, и огромная голова секача расплылась в прицеле. Справа от Глеба на поляну выскочила Виктория, вскинула карабин и взяла на мушку бегущего кабана. Глеб ослабил хватку и «смазал» прицел. Грохнул карабин Виктории. Раненый вепрь крутанулся на снегу, упал на колени и, мотнув рылом, понесся напролом в чащу. Виктория проводила его взглядом.
– Где так стрелять научилась, красавица? – недобро улыбаясь, спросил Глеб.
– Там же, где и ты, – ответила Виктория. Было слышно, как на поляне причитал Мамоныч:
– Звона… Звонушка… Как же так?
Крови на снегу было немного, и собака еще дышала, не закрывая глаз. К Мамонычу подковылял Очкарик, упал на колени и зарыдал, утирая глаза шапкой.
– Пойдем, Виктория, зверя доследим. Твоя пуля… – напомнил Глеб.
Они прошли по заснеженному лесу. Кровавый порох мелькал поверх кабаньего следа, но с каждым шагом матерого кропил все чаще, гуще. След оборвался у корявой сушины, в месиве веток. Кабан забился под валежник, и затих, уткнув рыло в снег.
– Стой здесь! – сказал Глеб. – Если рванет – стреляй!
Он потрогал кабана дулом карабина. Зверь был мертв. Глеб раскидал ветки, освобождая тушу, и осмотрел. Пуля попала в межреберье, рядом с низко висящим у земли сердцем. Виктория подошла ближе, с жадным интересом разглядывая секача. От запаха теплой крови ее глаза заволокло легкой дымкой.
Она обмакнула в кровь кончик розового пальца и облизала его. Заметив взгляд Глеба, недобро усмехнулась и посмотрела в его зрачки, но Глеб до конца выдержал ее странный, притягивающий взгляд.
– Спасибо за пулю, – сказала она неожиданно мягко, точно пропела.
Она сумела оценить его выдержку, и Глеб впервые за эти месяцы улыбнулся с острой саднящей болью в скулах.
По их следам подковылял Мамоныч.
– Кончилась Звонушка, – пряча глаза, пробормотал он.
Еще засветло Мамоныч и Глеб сняли с секача шкуру и разделали тушу. Из лыж соорудили сани и доволокли мясной склад до кордона. На чердаке устроили лабаз.
Всю ночь Толстяк надсадно кашлял, видно перепил ледяной воды из кадки в сенях.
– Умираю, – стонал он, – Вызовите скорую…
– До утра потерпи, – ворчал Блатной, – завтра дотопаю до поста, и конец этому балагану.
На рассвете Глеб, Виктория и Костя во главе с Мамонычем вышли в поход. За одну дневку им предстояло пересечь Высокое урочище, то самое, где Глеб был весной, когда возвращался с перевала Хозар. В сумерках под скалой, на запорошенной снегом площадке разложили костер. Для Виктории егерь устроил настил из лапника и небольшой навес, вроде палатки. С небес сыпал медленный дремотный снег. Глеб прилег у тлеющих бревен, рядом с Мамонычем. Костя, по-воробьиному сидя на корточках, задумчиво смотрел на огонь. Мамоныч достал из костра горящую головню, намериваясь прикурить.
– Брось головню, – внезапно сказал Костя, – Захочешь помереть, снова закуришь.
– Ты чего парень? – удивился Мамоныч.
– А то, что вся наша охота слишком похожа на один древний миф. Даже название у него подходящее – Калидонская охота.
– Что за миф, наука? – заинтересовался егерь.
– А вот послушай. Все началось с весьма радостного события. У царицы Калидона родился чудный младенец. По традициям того времени, она сейчас же послала за Мойрами, богинями судьбы, чтобы узнать, что ждет ее первенца в будущем. На дворе была сырая осень, и в очаге горел огонь. Вскоре явились Мойры, и в свете догорающего пламени осмотрели младенца. Первая Мойра сказала, что младенец станет самым прекрасным юношей во всей Греции, вторая добавила, что он будет самым славным охотником и воином, а третья сказала: