Хазарская охота
Шрифт:
Глеб Соколов спокойно и даже лениво смотрел в стальную «щель», приберегая адреналин для броска. Во время инструктажа и заброски он был холоден и спокоен, как снаряд с непотревоженным запалом. «Железо снаружи, железо внутри», – пошутил кто-то, глядя на солдат его группы, обвешанных боеприпасами, рациями и связками гранат. Предварительная разведка и составление данных о численности дудаевской группировки и о плотности огневых точек на подступах к центру города была их задачей. Передвигаться следовало кучно и скрытно, в навязанный бой не вступать. Группа была собрана наскоро, в хаосе разгрома, и бойцы все как на подбор оказались из молодых, даром что отличники боевой
Вот Плюшко, смешливый хохол, чернобровый и смуглый, с густым румянцем на пухлых щеках, настоящий гарный парубок, только одень его в широкие синие шаровары и смушковую папаху. Но вместо шаровар и папахи Плюшко был обвешан броней и подсумками с запасными магазинами. Даже в прыгающем бэтээре он умудрялся кемарить, привалясь на мешок с военным имуществом.
Второй – Кореец, коренной туляк из двужильной мужицкой породы. Экзотическим прозвищем своим он был обязан Виктору Цою, с кассетой которого не расставался и всякую свободную минуту напевал любимые песни.
Третьим был снайпер по прозвищу Блиц, родом из казахстанских немцев, и настоящая фамилия его была Криг. Блиц-Криг тоже наблюдал за степью, цепко отмечая потенциальные позиции и укрытия.
Около полудня разведчики высадились вблизи неухоженных вокзальных окраин и сразу затерялись среди старых, поросших кустарником вагонов и заброшенных железнодорожных терминалов. Казалось, что солнце так и не взошло над городом. Издалека были видны клочья черного лохматого дыма. Было сумрачно и снежно. Бойцы, застегнутые в глухую «броню» и обвешанные «лифчиками» с боеприпасами, флягами и другой нехитрой армейской аммуницией, двигались неуклюже и медленнее обычного. Во время коротких перебежек через открытые пространства – возможные сектора обстрела – «тяжеловесы» могли стать легкой добычей снайпера или автоматчика.
Подходы к вокзалу были забиты искореженной техникой. На площади перед зданием вокзала догорала танковая колонна, и в этом неумолимом горении таяло железо и испарялась человеческая плоть, плавился асфальт и горела земля под ним. Лопнувшая, искореженная взрывами танковая броня и выжженные до дыр борта бэтээров и наливников медленно выгорали дотла, до чудовищных первобытных остовов. Одновременный взрыв боекомплекта кумулятивных гранат проплавлял в броне круглые, почти ровные отверстия. Внутренние взрывы вскрывали броню транспортеров, вспарывали огненным скальпелем и разворачивали ее, как лепестки страшных железных цветов.
Группа двигалась по горячему ущелью, перешагивая через изуродованные обгорелые людские останки – уже припорошенные снежком, и еще тлеющие смолистые «факелы».
На удушливый запах слеталось воронье. Оно тучами кружилось над стынущей братской могилой. Птицы дрались, схватывались в воздухе и жадно разевали глотки, наполняя воздух злым хищным клекотом.
В центре котла загнанными в ловушку оказались необстрелянные солдаты-срочники, это отчасти объясняло невероятное число погибших. Скользнув взглядом по этой уже безучастной материи, Глеб не клялся отомстить и не жалел погибших, он не чувствовал ничего, что потом мог бы вспомнить, опрокидывая в себя раз за разом обжигающий спирт. Он умел переходить от полного покоя к неукротимой ярости, как проснувшийся хищник, зато и остывал так же мгновенно.
Жилые дома вокруг площади были целы. Они толпились мрачной замершей грудой с пустыми глазницами окон, из этих провалов на площадь прицельно смотрела смерть. Их короткие марш-броски по открытым частям площади отследил снайпер, открыв стрельбу, и его сейчас же поддержали из окон соседних домов, отрезая группу от площади.
– Все назад – занимаем подвал! – крикнул Глеб.
Огрызаясь короткими очередями, бойцы укрылись внутри приземистого строения, прикладами сбили замки и ворвались в подвал. Через узкое окошко под потолком проникал зимний свет. Подвал был завален разорванными мешками с мукой: группа заняла городскую пекарню.
– Плюшко, осмотреть чердак и доложить обстановку, – приказал Глеб. – Кореец, на тебе подвал!
В подвальное окно он скрытно осмотрел двор, отсюда были хорошо видны соседние дома и «полоса отчуждения», покрытая свежим снежком.
В подвал скатился красный от волнения Кореец, хоронясь от света, протиснулся к Глебу:
– Все вроде тихо, дошел до котельной, а там чеченец мертвый валяется! – прошептал он, возбужденно блестя глазами, как мальчишка, нашедший клад.
– Ты что, докладывать разучился? – вызверился Глеб. – Есть выход из подвала?
– Тупик, – констатировал Кореец. – Полный пипец!
Из уцелевших мешков бойцы наскоро забаррикадировали окна и заняли позиции.
Под прикрытием стен установили рацию, и Глеб передал обстановку. Сообщение шло на прямой частоте секретным «морским ключом». Внезапно в ухе засвербило, и сквозь эфирные шумы пробился голос с резким кавказским акцентом.
– Русский, сдавайся! Руки за голову, выходить по одному…
Этот уверенный наглый голос взбесил Глеба: чеченцам были известны даже внутренние полковые коды. Эти тайные пароли продали заранее, как продали военные склады и сведения о передвижении войск. За все была назначена цена: за грех и за святость, за кровь и железо, и за бессмысленный героизм их, непродажных. Это не укладывалось в голове: словно, у его народа внезапно подменили Бога и вместо заветных святынь водрузили Золотого Тельца чистогана; его золотое копыто, вымазанное в крови и навозе, ступало по обгорелым трупам на площади и по еще живым бойцам. Владея секретными кодами, чеченцам ничего не стоит засечь месторасположение его группы, и, подтверждая его худшие опасения, боевики открыли шквальный огонь по окнам. В ответ остервенело заговорили «калаши» с чердака и из подвала пекарни. В дымном воздухе свистели и скрещивались алые трассеры и белые стежки пулеметов. Блиц работал аккуратно, тонкими точечными уколами, но плотность огня нарастала с каждой минутой. Стены пекарни разлетались в цементную пыль, и под ними обнаружилась деревянная опалубка, и после взрыва здание стало тихо, неторопливо выгорать изнутри.
Внезапно грохот стих, но это было дурным знаком. Должно быть, чеченцы готовились к штурму, и к пекарне полным ходом рулила то ли самоходка, то ли «трофейный» танк. Оставив вместо себя Плюшко, Глеб пошел осмотреть подземелье. Оно оказалось сухим и надежным, с множеством закоулков и коридоров. В котельной парила распоротая труба, и в ее недрах было нестерпимо жарко. Поперек коридора и впрямь лежал чеченец, припорошенный цементной крошкой. Глеб скользнул по мертвецу фонариком. Чеченец лежал ничком, широко раскинув ноги. На бритом, белом от пыли затылке темнела пулевая пробоина.
– Командир, там чечи грузовик подогнали, – окликнул Глеба Кореец.
Вдвоем они поднялись на чердак. Плюшко и Блиц молча смотрели в окно. Отсюда была видна часть шоссе и припаркованный у обочины грузовик. Бородачи в кожаных крутках, резвые и поджарые, выгружали из машины реактивные установки и ящики со снарядами. Команда уничтожения занимала позиции.
– Серьезные дяди, – заметил Блиц, – Еще минута, и из нас пух полетит.
– Будем ждать, пока прикурить дадут из гранатомета? Хреново… – хрипло сказал Плюшко.