Шрифт:
Музе моей Нине
…В самом искреннем удовлетворении собой, а отчасти и упоении, Молчан возвращался с медовой ярмарки – первой из трех ежегодных в Земле вятичей. Главная из них приходилась на третий месяц лета – в день, еже пчелы прекращали переносить медовый взяток с цветов. А завершался лишь первый.
Должно заметить, что у нашего героя были все основания для мысленного самолюбования: от выведывания у Добролюба, помогавшего торговать медом своему старшему брату – бортнику изрядного умения, он получил намного боле, нежели
Ведь столь поведал ему сей, чья повозка первой подъехала к ограбленному обозу с мертвяками по обе стороны – из оборонявшихся и нападавших, что можно было сразу же объявлять в розыск и лиходея Шестака, и начальствующего над тем.
Тем паче, приметы Жихоря, прозываемого и Берсенем, а вечор выяснилось: и Гамаюном, были Молчану ведомы, едва ль ни наизусть.
Что располагал он прежде? Тем, что без утайки доложил на допросе донельзя струхнувший покойный Цукан – со ссылкой на Балована, земляка брата-шесть и брата-осьмь, из разговора того с Осьмым, а и сей – уж мертвяк.
Совокупно, выходило изрядно!
Лиходей Шестак носит на челе обширный шрам. Владеет личной собственностью: кузней с тремя мастерами и справным домом – с баней и малой конюшней. Держит место в торговом ряду, где продают гусей и уток, а стало быть, скорее всего, разводит их. Увлекается шалавами – бывает, что и по трое возит их на своей двуконной повозке, на радость городищенским обывателям особливо предпочитая Желану и Зорицу. Катает гулявых и на своей лодке,
Строго бая, с подобным набором сведений можно было вполне обойтись и без сведений от Борзяты, посланного на брега Клязьмы для розыска родичей Шестака и брата того Осьмого. Заодно и выведать его нонешнее прозвание. Ведь не было сомнений в том, что сей убивец в прошлом переменил и имя! Однако в многоходовой комбинации, задуманной нашим героем, было решительно невозможно обойтись от Борзяты! – равно и дойти до Твердилы.
Был и еще повод возрадоваться: означенный шрам приключился от раны, нанесенной Шестаку при том налете у волока на Ламе, и место его не оставляло отныне секрета. «Непременно пригодится сие!» – прикинул Молчан. И не ошибся он…
Ибо поведал Добролюб: услышав стон из придорожных кустов, приблизившись и увидев раненого, он и товарищ его подумали, что сей – из пострадавших обозных. А сразу и выяснилось: издыхает один из злодеев. Пред кончиной своей он пребывал в озлоблении на собратьев по разбойному промыслу, а именно: на главаря, прозванием, помнится, Гамаюн и его пособника, прозванием…
Тут затруднился Добролюб, лишь то поведав, что позабытое им прозвание напоминало некое число. «Не Шестак ли?» – резво вопросил-подсказал Молчан.
И оказалось: пособник и точно прозывался Шестаком, а до оного налета издыхавший полагал его своим другом. Даже успел перевязать свежую рану на челе того, а дале – сам рухнул от дубины одного из обозных. А не дождался он подмоги! Понеже, едва в себя пришел, увидел над собой того Шестака с кистенем, высказавшего: «Не серчай, а приказано мне Гамаюном. Не могу ослушаться!». Вслед, став для удобства на колено, хватил его кистенем…
Тут Молчан прервал вспоминания об исповедальных признаниях отходившего, воспроизведенных Добролюбом, ведь окончательно утвердился он: по возвращении будет чем поторговаться с Твердилой, начальствующим над внутренним сыском Земли вятичей!
Хотя, рассудил Молчан, и тот не похвалит вслух.
«Точно не воздаст! – подумал он с огорчением. – Ведь все – таковы. Сколь ни геройствуй, никто не воздаст полной мерой! Лишь сам – себе…
Елико лет с Доброгневой, а часто ли одобряла мя на людях, и даже наедине? За любое лето, кое проводил в ловитвах, возвращаясь со знатной добычей, выходило не боле, чем перстов на одной руце. А на укор за то, вечно возражала, что хвалит в душе, а вслух – остерегается, дабы не возгордился он.
Никому не нужны похвалы, кои токмо в душе, а не снаружи! Вот попреки – тем бы и точно лучше оставаться в душе ея, не изрыгаясь на мужа.
А Чичак – никогда не забуду то, щедро нахваливала вслух мои ловитвенные подвиги, да и любовность ярую…».
Не утаим, что Молчан являлся, в своей экстравертной сущности, тщеславным лицедеем-премьером, мнившим себя токмо на первых ролях и обожавшим бурное одобрение. А за отсутствием оваций вынужденно довольствовался внутренними аплодисментами самому себе, укрепляясь в мизантропических убеждениях и констатируя явное несовершенство тех, коим, в силу природной ущербности человечьего рода, не дано оценить его таланты во всей безмерности их.
Тут объявился внутренний глас. И встрял:
– Сия, якобы щедрая, отнюдь не бочонок меда, в подобие того, что везешь на угощение домашним!
Не впадай в заблуждение! Намедни выведывал я у присного знакомца в астрале, а он надзирает над некоей страной, южной, и его подчиненные ведают о всех тамошних и прибывших.
Он запросил, и ему доложили. А третьего дня наново вошел я в телепатический контакт с ним, все и растолковал мне.
– Не ведаю, о чем ты, а загодя усомнюсь! Подозреваю: прощелыга сей! – буркнул, якобы из зловредности Молчан, не терпевший, егда непрошено вторгаются в течение его раздумий.
На сей же раз, мигом сообразив, о ком пойдет речь, сознательно решил разозлить своего астрального попечителя в надежде, что оный проговорится в раздражении…
– Прощелыга?! – да знал бы ты, невежда, о ком дерзишь! – вскипел внутренний глас. – Под ним одних исполнителей в низших чинах боле, чем лягушек в ближнем пруду!
Свою канцелярию имеет! Крутой стал шишкой! А во времена оны мы начинали астральную службу на пару: я был в ней старшим.
И всего-то чрез три столетия нам доверили исполнять две должности из важнейших! Дело было в Египте – при фараонах. Я пребывал там ангелом-хранителем главного жреца бога Пта в Мемфисе – резиденции Тутанхамона.
Добавлю: тот, коего египтяне полагали сим Пта, вел спецкурс земных заблуждений и мистических практик в Высшей школе астральных наук, куда я попал, пройдя суровый конкурсный отбор, ведь половина из поступавших относились к блатным сынкам больших тять.
А напарник мой был поставлен к главному брадобрею Тутанхамона, ответственным за полное бритье, включая и тулово.
И не приглянулся нам сей фараон, инфантильный! Ему уж седьмьнадесять было, а разумом не тянул и на десять. Да и наши начальствующие перестали его одобрять. И решили мы переменить власть в Египте! Потеряв двоих первенцев, Тутанхамон зело облегчил нам исполнение задуманного. Понеже становилась возможной вакансия на его место, вслед за упокоением оного – к примеру, из-за добавки яда с отсроченным действием в благовония инде в крем для бритья.