Хазарянка
Шрифт:
Однако информатор, именем Агафон, обозначавшем «добродетельный», «благородный», коренной ромей из греков в возрасте, близком уже к преклонному, заверил в своем донесении, переданном через связника вожаку той пиратской флотилии Маджиду, что все действующие дромоны ударного класса с изрядным сроком службы, а новых не строили уж шестьнадесять лет, проходят плановый ремонт – для восстановления их боеготовности, на верфи главного военного порта Эсартисис, понеже тому способствует нынешняя слабость ВМФ Халифата, предопределяющая отсутствие прямых и явных угроз. К тому же, удалось ему, Агафону, предотвратить сопровождение каравана двумя памфилами высокой боевой готовности.
И не мог не поверить Маджид добродетельному и благородному Агафону с безукоризненным послужным списком и образцовой биографией, не хуже, чем, например, у ставших известными девять с лишним веков спустя полковника ГРУ Пеньковского, генерала ГРУ Полякова, полковника внешней разведки Гордиевского, Героя Советского Союза Кулака из того же ведомства и секретаря парткома Краснознаменного института КГБ СССР (прежде – Высшая школа разведки, «школа 101») полковника Пигузова, имевшего прямой доступ ко всем личным делам выпускников, а расстреляли лишь троих из них.
Никогда не был причастен он к боевым походам, ни разу не нес вахту и вообще не выходил в море, страдая непереносимостью даже самой малой качки. Зато являлся вельми успешным по части финансового обеспечения и ревизий в трех военных портах поочередно, подворовывая аккуратно – не зарываясь, и неизменно делясь с начальствующими, что вельми ценили те!
С полной выслугой лет он вышел в отставку, получив в пожалование земельный участок в трех днях пешего хода от Константинополя. И полный еще сил, заступил на трудовую вахту в порту, расположенном на малоазийском берегу самого узкого месте пролива Геллеспонт, именуемого ныне Дарданеллами.
Увы! – душевно ранили его, отказав зачислить в столичное Главное имперское управление морских перевозок, пообещав лишь, что вспомнят о нем, аще откроется вакансия. А вслед огорчили и в отделе кадров того Авидоса, указав, что все «хлебные» должности по части финансового обеспечения расписаны на поколения вперед – незачем и мечтать! И пришлось согласиться на место с куда меньшими возможностями для инициативного обогащения, помимо жалованья…
Именно в оный портовый центр безуспешно попытался завлечь Молчана на многолетнее спецзадание его старший родич Путята, а аколуф, начальник Варанги, предложил Нечаю – по его изгнанию из рядов варяжской гвардии, место на тамошней таможне.
Напомним, что Авидос, занимал (и с изрядным отрывом!) первое место во всей империи по числу лупанаров на душу населения. И справедливо утверждал бывалый Путята, лукаво искушая своего младшего родича: «Авиденки – первейшие распутницы во всей Ромейской державе, поелику оттачивают свое мастерство каждодневно и еженощно, обслуживая команды всех прибывающих в Авидос судов, а берут, к чести их, недорого…».
К безусловной чести Агафона, он вступил в конспиративную связь со скрытником от арабских пиратов отнюдь не из-за избыточно затратных плотских вожделений, ибо, временно оставив жену-сверстницу для проживания по столичному адресу, скареден был при расчетах за внебрачный разврат, чреватый и скорым обращениям к лекарям. А задарма ему отказывали даже самые изношенные из самых демпинговых нумеров с удобствами через дорогу, ибо, потраченный годами, еще и вельми пузат, не являлся он красавцем и в дальней младости, вовсе не удался могутными статями, и не таковым мечтать о бескорыстной взаимности! Да и сроду не был он завзятым любострастником.
Добавим, что с подозрением относился к игре в кости. А хмельное потреблял чрез край лишь на дармовщину, аналогично и с чревоугодием.
Что же изничтожило в нем верность ромейской Отчизне и неукоснительному исполнению служебному долгу? Почто опозорил высокое звание отставника? Ужели был сбит с истинного пути жаждой подлой корысти за презренные изменнические услуги?
Вторичной была та жажда! А первопричиной стала горчайшая обида…
V
… – Верю: уже догадался ты, зачем приглашал тя, и разом внял. Пора провожаться, ведь главное высказано во всей полноте; дале – решать тебе! Помыслив и сам сообразишь, что предпринять, а надобно б тебе согласиться – завершил коварный нелегал, не сомневаясь, что Веденей ни о чем не догадался, ибо попросту невозможно сие, ничего не сообразит – по той же причине, и непременно полюбопытствует, весь в недоумении.
Он и не удержался:
– Не возьму в толк, на что намекаешь ты, и с чем соглашаться?
Хозяин меняльной лавки вельми опасался предстоящей разборки Горазда и Благослава (не ведая, что по рождению именовались они Жихорем и Званом, а впредь – на стезе злодейств, носили иные прозвания), ибо последний мог – при жестком выведывании с применением силового воздействия, поведать первому имя своего кредитора; вслед и тот расколется, выдав своего подельника.
А ежели заговорит и оный, для Горазда-мстителя откроется прямой выход на самого Глота. И не оказалось бы дальнейшее зело огорчительным!
По всему выходило: не обойтись без радикальных мер, и надежнее всего, исполненных кем-то из тех, кто близок был и Горазду, и Благославу. И невозможно подобрать лучшую кандидатуру, нежели оный Веденей – по экспертной оценке Глота, малоумный и податливый для управления извне. Посему подлый резидент в благостной личине, а все «не наши» резиденты, ясное дело, изначальные подлецы, приступил, будто бы, к вразумлению:
– Рассуди сам. С виду сей разорившийся – благонамерен. А что у него внутри, да и в прошлом, ведомо одному Стрибогу! Вдруг сущая бесовщина? Заметь: с переменой обстоятельств – с благополучных на скорбные, меняемся и мы, достойные дотоле вятичи. И есть повод опасаться, что переменится Горазд к худшему! А и учинит разборки всем, кого сочтет обидчиками…
«И еще сколь учинит! – мысленно рассудил, внимая, Веденей, точно осведомленный о радикальных намерениях Горазда и доподлинно ведавший о бесовщине внутри того, да и криминальном прошлом оного.
– Ты же, баяли мне сведущие, привержен ему, и близкое знакомство водишь, – продолжил нелегал от ромейского Центра разъяснение, спровоцированное им же. – Неровен час, надавит он на приязнь к нему от твоего ничем не запятнанного сердца, а дале вовлечет в самое черное. Зачем же тебе, самому благонамеренному во всем городище, отвечать за мерзкие его проказы, противные Стрибогу, неся с ним равную ответственность, аки ближний? А ведь не спрятаться от кары за злодеяния! Достанут и в Булгаре!
– Отнюдь не ближний я! Не вовлекусь! – живо возразил самый благонамеренный.
– Невероятно рад тому! – воскликнул меняла, изображая восторг. – Ведь отныне точно уверовал я: достойным будет пригласить тя взять попечительство над ладьями, коих, увы, уж лишились злосчастный Горазд, а ним и Благослав – знакомец твой не из дальних…
– Попечительство? О чем ты?
– А ты и не вем? Позор мне! – изобразил недоумение скрытный засланец из зарубежья. – Я-то уверен был, что веду речь с осведомленным. Прости мя за невольную оплошку! И наново поспешим провожаться, ибо явно не созрел ты – не по своей вине, для принятия решения, возносящего тя к вершинам …