Хазарянка
Шрифт:
– И где ж то далече? – справился Молчан, ошарашенный.
– Примерно промеж Новгородом и свеями, – пояснил внутренний глас…
Тыща лет прошла от того диалога. И зело поубавилось нечистой силы и в лесах, и в водоемах, и в жилищах.
Ведь что оказалось? Многие из дальних потомков тогдашних вятичей столь напитались энергетикой зла, несопоставимой по мощности с безвольной энергетикой слезливого добра, битого, пасующего и всепрощающего, что даже и нелюди оказалась в сравнении с ними милейшими сущностями. И не выдержав конкуренции, пришлось им высвободить обжитую нишу агрессивного злобствования, кою занимали веками – до победоносного наступления цивилизации и прогресса, перемежаемых
Что до скрытного подношения домовому – при недолгой отлучке Доброгневы пред сном, не явился к нему воочию тот малорослый, весь в рыжине, несмотря и на заговорные слова, подсказанные внутренним гласом. Ведь ничего и не поимел он от хозяина! Ибо, по возвращении жены, приспела очередь ненадолго отлучиться и Молчану. И по устоявшейся привычке, скрытно отправилась она налить молочка домовому. А плошка уж была по края!
Не усомнившись, кем заполнена сия – с явной целью подольститься к Дедушке, Доброгнева, коварно вылила ее содержимое в угол, а вслед, переменив намерение, поспешила за жирными сливками, до коих, точно ведала, домовой был охоч наособицу! И проникся он за яство то отнюдь не к Молчану…
IX
Неимоверно число уловок, позволяющих расположить, заинтриговать и выведать! Скажем, за кассой магазина – явно недружелюбная продавщица, у коей любой покупатель изначально вызывает идиосинкразию из-за непереносимости изнурительного общения с человекообразными покупателями. А подойдет ваша очередь, предварите оплату, расцветая улыбкой неподдельного радушия во весь свой рот мужского рода (понятно, с комплектом зубов – без разницы, своих либо искусственных, абы были) и проникновенным обращением: «Хозяюшка!».
Вслед возможны варианты. К примеру: «Хозяюшка! А у меня только тыща – никак не получится под расчет. Вы уж не посетуйте! – с каждым бывает…». И не посетует она, вначале оторопев от подобной учтивости и не сразу поверив в ее искренность, зато не позднее, чем через пять-шесть секунд, точно проникнется и расположится…
При наличии самой средней изобретательности было легче легкого познакомиться с девушкой даже в относительно пуританское советское время. Скажем, обратиться в трамвае (при непременном отсутствии дискомфортной давки и напрочь исключая июль-август, ведь в Ростове завершающей трети прошлого века неимоверное палево донимало в те месяцы даже и на свежем воздухе), предварительно озарившись улыбкой явной личной симпатии: «Девушка, вы не обидитесь, если спрошу вас?». И соизволит она, как бы нехотя и чисто из вежливости, втайне уже заинтригованная. «…Как вы относитесь к теории относительности Эйнштейна?».
Неоднократно было проверено, что девушка, зримо оторопев и заподозрив подколку, ведь при всех неоспоримых чисто женских достоинствах тогдашних младых ростовчанок, глубинные познания в теоретической физике точно не являлись их «коньком», буркнет: «Никак!». И враз наступала пора расковывать железа на ее недоверчивости: «Вот и я ничего не понимаю в ней! Видите, сколько у нас общего! Родственные души мы! Грех не познакомиться нам, просто грех! Я – Владислав, можно и Слава…».
На первый взгляд, равно на второй и третий, в прежние времена представлялось зело затруднительным определить точный возраст своей потенциальной пассии уже при стартовой встрече с ней. Однако, сообразив прибегнуть к астрологии, а ее тогда вовсю хаяли в СМИ как лженауку, отчего и вызывала повышенный интерес, ведь запретный плод заведомо сладок, сия задача решалась, при самоконтроле – во избежание психологических ляпов, чисто шутя. Причем, отнюдь не прибегая к гороскопам, зато с опосредованной помощью самой кандидатки в пассии,
«А ларчик просто открывался!». Вначале, в ходе диалога – допустим, в целомудренном кафе-мороженое, удостоверявшем отсутствие охальных намерений, ибо невозможно подпоить безалкогольным пломбиром из креманки с недостойной целью облегчить возможность последующего прямого доступа к телу, надлежало, будто невзначай, укорить самого себя: «Разговорился не в меру. Уж не серчайте! Все Близнецы болтливы!». А вслед за информацией и об иных недостатках, присущих сему двойному знаку, удостоверявшей искренность и простодушие, исподволь справиться о зодиакальном знаке визави. Узнав, перейти к главному, молвив: «Одно лишь уравновешивает мои, Близнеца, минусы: восточная астрология. Ведь по ней являюсь Тигром, а нет в нем легкомыслия!».
Яснее ясного, что чрез пару минут собеседница, увлеченная небезынтересной темой и не сообразив, что к чему и почему, огласит свой восточный знак: доверие должно быть взаимным! А памятуя, на какие годы – с 12-летним интервалом, приходится сей, остальное: «Элементарно, Ватсон!».
Однако тот, кто окликнул Агафона в спину, верно обозначив свою учтивость обращением: «Почтенный!» и просьбой: «Будь любезен», демаскировал свою заинтересованность преждевременным посулом: «Предложить хочу…».
И Агафон, еще и не обернувшись, мигом рассудил, что обозначит «цену вопроса» в два раза выше, чем собирался…
Время было поздним, а сразу и не ответишь, каковым в точности. В наши дни его назвали бы полночью, у вятичей – «до первых петухов», ибо петухи начинают голосить часом позже, однако по среднеромейскому отсчету – повечерие. Ведь сутки у ромеев начинались не в полночь, а утром. И посему первым часом называлось у них время восхода солнца, третьим часом – середина утра, шестым – полдень, девятым – середина дня. Затем следовали: вечерня – час перед заходом солнца и повечерие – после захода (ночь шла вне зачета).
По расставании с игорным подвалом, процветавшим де-факто, не существуя де-юре, Агафон не опасался осквернить подошвы сандалий, несмотря на изрядную загаженность снаружи, ибо, напрягая взор, зорко выглядывал предстоящие шаги.
Да и освещение было относительно приемлемым: у входа в каждый третий-четвертый дом на маршруте будущего предателя горели – для удобства посетителей из числа подверженных игровому азарту либо плотским утехам, включая и нетрадиционные, по два светильника, заправленных оливковым маслом. Понеже весь оный гитон (квартал) представлял главное злачное место Авидоса с типичным для любого портового города прискорбно низким уровнем добродетели, вельми опасном – в плане искушений и соблазнов, для всякого праведника, мечтающего о вечных загробных радостях в обмен на ограниченное пределами жизни земное воздержание, зело далекое от блаженства. И по преимуществу предназначался для первичного опустошения кошелей и заначек моряков, ибо полностью опустошались те уже в Константинополе.
Не опасался он и гопников, ибо улица под ночным небом пребывала в движухе, наполненная искателями удовлетворений разного свойства. И не дали бы в обиду охранники на упомянутых входах – мордовороты, точно на подбор. Впрочем, отнюдь не субтильным оказался и кратковременный преследователь, представившийся, едва Агафон обернулся:
– Сиррос я, аппаритор…
«Кривит! – мысленно рассудил Агафон. – В том подвале не ставят меньше шести милиарисиев, а никак не потянуть сего убогим! И откуда взяться большим доходам у аппаритора – низшего служащего в любом аффикии? Ему и мзды не предложат!».