Хазарянка

Ростовцев Влад

По уважительной сей причине начальствующий Твердилы решил отмстить Путяте, мимоходом посягнувшему и на его семейный очаг, втайне и чужими руце. Вторая жена его была моложе на тридесять лет. И давно уж, пытаясь отвечать на исходившие из нее чувственные позывы, он соответствовал им лишь душой и сердцем. Ибо не ведал иных практик, опричь единственной – традиционной. И регулярно оставляя свою прелестницу в полном расстройстве, люто ревновал ко всем встречным и поперечным. Вследствие чего, злоупотребляя служебным положением, отслеживал каждый выход ея из семейного терема – посредством лучших умельцев выслеживания из подчиненной ему службы скрытного наблюдения.

Соблазнитель же проявил немыслимую

допрежь беспечность, непростительную для профессионала секретности, презрев возможность наружки по следу его очередной тайной возлюбленной, коя направлялась, следуя токмо закоулками и неоднократно оборачиваясь, да рази ж ускользнешь от матерых топтунов, невзрачных с пригляда, к избе бывшей ключницы Путяты, вдовой второй десяток лет, а взрослые дети оной уже давно отселились.

И просто обязан был Путята предусмотреть, что главенствующий над всем внутренним сыском Земли вятичей, стоявший куда выше на тамошней иерархической лестнице, нежели сам он, может и не доверять половой стойкости супруги!

Подытоживая те тогдашние изыскания, Твердило вывел:

коварный начальствующий вознамерился разгрести жаркие угли своего недостойного умысла его, твердилиными, руце, коим и достанутся неминуемые ожоги;

дождавшись, что Первуша впадет в душевную слабость из-за перенесенных пыток, заграбастает дело себе и начнет примерно допрашивать на предмет измены того Высшему совету старейшин Земли вятичей и предательства на корысть злодейскому Киеву и аналогичному Царьграду;

по признании Петруши в тех чудовищных преступлениях, а неминуемо признается он, оставшись без вырванных ногтей, зато с обгорелыми до костей пятками, переломанными ребрами и токмо одной зенкой, переведет допрос на Путяту, будто бы затеявшего весь заговор;

по получении признательных показаний и на Путяту, немедля доложит в Высший совет, притащив туда, для верности, и Первушу на носилках, понеже тот уже никогда не сможет ходить сам;

вследствие чего, придет конец Путяте, и окажется он издохшим на колу, а презренные останки его не удостоятся погребальной урны!

«Не бывать подобному!» – поклялся себе Твердило. И оперативно исхитрился потаенно встретиться с Путятой, коего подробно проинформировал, да и подсказал возможные ходы для ловкого противодействия. Путята подключил все свои связи и уже на третий день уведомил Высший совет о преступном заговоре первого лица во внутреннем сыске Земли вятичей, вознамерившегося, будучи тайным лиходеем, умертвить главнейших старейшин первого благочестия путем предстоящего добавления смертоносных ядов в целебные настои для поддержания их остаточных сил. В доказательство были представлены три спешно подготовленных изготовителя ядов по преступному заказу, претерпевшие в застенке – под личным попечением Твердилы, болючие травмы и страх, переходящий в ужас. И в награду за клятвенную честность и подлинное раскаяние им была дарована жизнь! – правда, в колодках.

Суд был скорым (завершался трудовой день и близилось вожделенное время вечерней трапезы), строгим и справедливым – все трое «за». Попусту клялся злодей в своей невиновности: никто и слушать не стал! И презренные останки того заговорщика, подлого, остались без погребальной урны, будучи преданы земле, небрежно и наспех …

Впрочем, повествуя пред Вершилой о том расследовании, и упомянув, что выявил знакомство обвиняемого Петруши и протежировавшего тому Путяты, о подвигах коего Вершило и сам прекрасно осведомлен, он умолчал о собственной роли в скрытой от общественности казни одного из своих предшественников на посту начальствующего внутренним сыском Земли вятичей – по приговору Высшего совета старейшин.

А догадается оный, аль нет, се – его проблемы!

Упомянув же, что выявил он потаенное, Твердило

объяснил вслед, что в ходе своих розыскных действий установил, а токмо что вспомнил из былого: Молчан, коего Вершило предлагает заарестовать под явно несерьезным предлогом, суть младший родич Путяты, славного, пущай и покойного. И порывшись в том родстве боле, взяв в разумение и сообщения главного надзирающего от внутреннего сыска за округой, где промышляет оный ловчий, о длительных отлучках сего, вне родных пределов, пришел к твердому выводу: Молчан состоит на тайной службе во внешнем сыске! А намедни – пять дней тому, отразил налет лесных татей на свой обоз, многих порешил сам, а одного препроводил во внутренний сыск, свершив подвиг в пример для подражания! Досадно, что вскорости скопытился сей: дал слабину, выдержав лишь двадесять кнутов с оттяжкой. Однако до кнутов успел признаться о том геройстве…

– И получается, – завершил Твердило свое повествование. – намеренно «лепил» ты мне, Вершило, вводя в обман и вожделея заковать безвинного храбреца, беспримерного вятича, гордость Земли нашей! Причем, моими руце! Не было у прислуги твоей жонки обиды на Молчана: то придумал ты! А старого воробья не проведешь на козьем помете – ему коровий подавай, ведь вкусней! Молчан тебе самому надобен! Не ведаю, по каковой причине, а не усомнюсь: запугать его мечтаешь и к чему-то принудить, выгодному для тя…

Огорчил ты мя, Вершило! В душу мою, ранимую, высморкался! А ведь я, наивный, доверчиво распахнул ее пред тобой, и зря! Впредь не распахну, даже не надейся! Не бывать отныне прежнему моему доверию!

В иное время Вершило расхохотался бы в полный глас, услыхав о наивности Твердилы и наличии души у сего заядлого палача – сидеть бы ему на колу и корчиться! А не ощутил он в тот миг позывов к смеху. Ведь рушились его планы! И превозмогая себя, изобразил он смущенную улыбку, произнеся:

– Твоя взяла! Точно слукавил я. Винюсь! В заблуждение ввел. Однако, Отчизны ради! Выслушай мя, не гневаясь…

Твердило молча кивнул, явно нехотя и чисто из учтивости, уж не распахивая свою израненную душу, поруганную чуждыми соплями. И Вершило стал объяснять, что намылился оболгать беспримерного вятича во имя Отчизны и потаенных интересов внешнего сыска Секретной службы…

XI

Применительно к высоким материям, себестоимость отмщения начальствующим – с попутной изменой Родине, исчислить куда сложнее, нежели, к примеру, себестоимость сладострастия. Ибо, помимо иных факторов, существенно рознятся риски, а мало радости – оказаться на костре, пройдя пред тем семь кругов допросов с пристрастием. Впрочем, милосердие ромейского правосудия порой простиралось столь, что сожжение за государственную измену могло быть заменено – при особливых заслугах пред следствием, на повешение, исполненное высокой гуманности, с добросовестно намыленной петлей.

Посему и оказалась щедрой на эмоции деловая полемика меж искусителем Сирросом и искушаемым Агафоном!

А ране первый упросил второго смилостивиться и заменить индивидуальный домашний дипнон совместным – в таверне из дорогих. Уведомим, что граждане Ромейской империи довольствовались, как правило, двумя трапезами в сутки: утренней – плотным аристоном из нескольких блюд, и вечерней, еще плотнее, именуемой дипноном. А обед они обычно «оставляли врагу».

– Я ведь и собирался предложить тебе посидеть с добрыми винами. Понеже растрогали мя твои душевность и самобичевание вслед проигрыша. За самое сердце проняли! Ведь редко встретишь столь искренних! К тому же, я выиграл днесь солид и семиссис. Вот и решил подбодрить тебя дипноном за мой счет, гульнув на целый солид, а оставшуюся половину оного приберегу для иной игры. Да не успел огласить…