Хэлло, дорогая
Шрифт:
После смерти все вещи Гвенет Оуэн собрали в большую картонную коробку и отправили по почте её сыну. Тело, согласно воле самой Гвенет, похоронили на кладбище в Акуэрте. Хэл не успел приехать на похороны. Но у себя дома, в Мысе Мэй, он разрезал скотч на коробке с фиолетовой полосой на бланке, и, сев на полу в гостиной, выложил каждый предмет на паркет, хорошо натёртый воском.
Металлическая банка из-под печенья, где мама хранила нитки и иголки. Её нарядный воротник на платье. Её перчатки. Её таблетница. Её платок. Её шампунь. Её зубная щётка. Её старая тёмно-красная помада, которой она почти не пользовалась — так, только немножко. Её вышивки, некоторые — законченные, а некоторые — нет. Её напёрсток. И какой-то свёрток в бумаге, перетянутый бечевой. Хэл
Мама связала ему очень симпатичный тёмно-синий, длинный шарф с вышитыми в уголке инициалами, а вместо открытки положила ту фотокарточку, которую увезла с собой в Акуэрт. Там Хэл был совсем маленьким, не старше пяти лет, и одетым в симпатичный льняной костюм. Он держал маму за руку и щурился от яркого солнца. Гвенет Оуэн положила ладонь ему на плечо. Она широко улыбалась.
Он поставил фотокарточку на каминную полку возле другой, где он обнимал Конни. На этих снимках все они были вечно счастливы, даже если это случилось только единожды за целую жизнь.
4
Конни проснулась ранним, холодным утром девятнадцатого января, порядка шести часов. Отец был в Рочестере. Он уезжал туда на всю рабочую неделю и жил в квартире от корпорации, а Конни ждала его здесь, в доме в Элк-Ривер, возле реки Отсиго, у её самого слабого притока. Дом в два этажа был больше их дома в Нью-Джерси — и отец отдал Конни всю мансарду, чтобы она могла спокойно писать там.
Вскоре мансарда обросла её картинами. Конни успокаивало писать по холсту. Холодными вечерами, рисуя одно и то же на каждом клочке бумаги, после она закрашивала это фоном для других картин. Но, если бы слой краски сняли, под ним обнаружили бы другой — и почти всегда это был человек с синими глазами, загорелый и смуглый, с короткими светлыми, почти белыми волосами. Он сидел, стоял, иногда лежал, шёл куда-то, пил кофе, усмехался, глядел в пол, смотрел в окно, был изображён прямо, и в профиль. Он был одет и обнажён, он был мягок, он был жесток. Конни писала его таким, каким помнила, и делала это, чтобы не забыть.
Разве что прятала единственную фотографию, которую они сделали в том баре после катания на чёртовом колесе. Конни боялась, что однажды изображение затрётся, и поместила её в непромокаемый зип-лок файл, а саму карточку хранила под половицей у кровати.
Она больше не доверяла отцу.
В доме было чертовски холодно. Конни, оставшись в пижаме и натянув поверх просторный бежевый свитер, поправила горловину: вещи с закрытой шеей она стала носить чаще. Взяв под мышку недочитанную книгу — «Сердце тьмы» Джозефа Конрада — Конни спустилась в кухню, включила чайник и взглянула в окно. Соседний дом был в двух милях от их особнячка. Конни не понимала отца. Он бежал из Нью-Джерси, чтобы спасти дочь от преследования. Он боялся, что убийца найдёт её и закончит начатое. Тогда зачем забрался в такую глушь? Проблема была в другом. Конни не боялась человека, который убил её друзей, и втайне надеялась, что однажды он действительно её найдёт. Но шло время, и от Хэла не было никаких вестей. Конни опасалась искать его: она не раз читала истории о том, как жертв серийных убийц потихоньку «пасут» спецслужбы; последнее, чего она хотела — чтобы Хэла поймали. А что тогда?
Она старалась об этом не думать.
За кофе и утренней кашей Конни включила крохотный телевизор на кухне. Её интересовали новостные сводки. Весь этот Хэллоуин она сидела дома перед экраном, как на иголках, боясь услышать что угодно о Мистере Буги — вдруг он снова объявился? — но всё было тихо. Успокоившись только через пару недель, Конни, тем не менее, никогда не могла сказать, что теперь ей жилось легче. Всё стало ещё более непонятным и запутанным. Она больше не знала, как относиться к отцу, но чувствовала, что не может бросить его — после смерти Джо он окончательно раскис, и, когда Конни завела разговор о том, что хотела бы переехать в университетский кампус, оказался категорически против. Она всё понимала: он не хотел оставаться один. Подумав, Конни признала, что она тоже
Тем утром всё было, как всегда, спокойно и привычно. По новостям передали информацию о заморозках, далеко не последних в этом году, и о том, что цены на бензин значительно выросли по сравнению с прошлым январём. После краткой криминальной сводки, ведущие перешли на обсуждение политики, и Конни выключила телевизор, доев свой завтрак под книгу. Она читала историю о приключениях, но, чем больше страниц глотала, тем больше думала совершенно о другом.
«Это было нечто грозное и стремительное, как внезапно разбившийся сосуд гнева. Казалось, все взрывалось вокруг судна, потрясая его до основания, заливая волнами, словно на воздух взлетела гигантская дамба. В одну секунду люди потеряли друг друга. Такова разъединяющая сила ветра: он изолирует человека. Землетрясение, оползень, лавина настигают человека случайно — как бы бесстрастно. А яростный шторм атакует его, как личного врага, старается скрутить его члены, обрушивается на его мозг, хочет вырвать у него душу».
Конни отложила книгу, тихо вздохнув; затем помыла за собой тарелку, кружку и ложку и поднялась наверх, где рисовала до полудня. За работой ей удавалось отвлечься от любых мыслей, хороших и плохих. Прежде она любила делать это под музыку, теперь — в абсолютной тишине. За окном шёл редкий снежок и простиралось бескрайнее белое поле, по которому лентой ползла серая заасфальтированная дорога. Седые от снега и инея деревья были недвижимы в безветрии и безмолвии миннесотских просторов. И второй такой же серой полосой казалась заледеневшая река, которая прекратила свой бурный ход, пока весна и солнце не разобьют сверкающие льдины и не обнажат чёрную воду.
В дверь позвонили.
Конни делала беглый бытовой эскиз с керамикой, которую полюбила собирать в последнее время, и отвлеклась, подняв голову от красок. Кто это мог быть? Она вытерла руки полотенцем, которое держала рядом в уголке, отведённом под мастерскую, и, шлёпая тапками из овчины по ступенькам, сбежала вниз, заметив большую служебную машину за окном.
Несколько встревожившись, Конни пригляделась и сразу успокоилась. Всё в порядке, это служба доставки. Отодвинув замок и сняв петлю, она открыла дверь и посмотрела на курьера, который в здешних краях был их частым гостем: они с отцом заказывали много посылок, не желая ездить за ними по магазинам. Он был одет в обычный серый комбинезон и дутый жилет, под которым оказался повязан синий шарф. Он опустил голову, покрытую бейсболкой, и ковырялся в своих записях на планшете со скреплёнными скобой бумагами. Сбоку была прикреплена ручка. Конни встала на пороге, успев только бегло поздороваться и заметить коробку у самой двери.
Casper’s Lullaby — James HornerСтоило ей мельком посмотреть на человека перед собой, как её проняла сильная дрожь. Ей не нужно было заглядывать ему в лицо, чтобы всё понять — она могла узнать его по силуэту, росту, телосложению, позе, в которой он стоит. По одному только взгляду вскользь. Она могла узнать его из тысячи других людей, будь он даже в толпе — но теперь они стояли друг напротив друга, и вокруг была только белая пустыня.
Хэл поднял голову и взглянул из-под бейсболки на Конни.
— Привет, тыковка, — сказал он тихо.
Снег сыпал ему на плечи, мерцая, словно блёстки, под редким солнцем, едва пробивающимся между тяжёлых туч. Конни сделала глубокий вдох. Она не помнила, как сделала это — но подалась вперёд и молча упала ему в руки, обняв так крепко, что Хэл поморщился от боли глубоко в груди. Прижавшись щекой к его холодному жилету, Конни выдохнула облачко пара с губ — и расплакалась, не зная, что сказать и что сделать такого, чтобы выразить, как сильно она скучала. Как сильно она боялась всё это время.