Хэлло, дорогая
Шрифт:
Кто-то повесил на фонари и дверные ручки искусственную паутину, кто-то ограничился только фонарями Джека, вырезанными в больших оранжевых тыквах. Кругом были пауки, скелеты, монстры, вампиры, оборотни, гробы, летучие мыши и прочие твари, без которых нельзя себе представить ни один Хэллоуин. Хэл прекрасно понимал, что не может ничего с этим поделать. Как голодный хищник из западни, он жадно разглядывал украшения и довольные лица людей, которых знал долгие годы и с которыми пусть мельком, но встречался каждый день. И он ненавидел их всех, пусть ничего не мог с этим поделать.
Забавно, но на этот жуткий праздник только его близкие соседи были защищены больше остальных жителей округа, и они с удовольствием праздновали Канун Дня Всех
Хэл допил вторую чашку кофе за утро. Обычно он себе этого не позволял, но сердце и так работало с перебоями, и Хэлу казалось, что к обычной хэллоуинской ярости в этом году прибавилась странная, тянущая боль в груди, которая пронизывала каждую клеточку его тела. Мучимый этим, он делал вид, словно ему нипочём, хотя был жестоко ранен. Хэл не знал, смертельная ли эта рана, поэтому отпустил поводок и позволил себе напоследок маленькое удовольствие — сладкую слойку из кофейни миссис Кэролл и, немного подумав, третью чашку чёрного кофе. Хэл, мурлыкая себе под нос песенку «Это Хэллоуин», которая будет завтра доноситься из каждой машины и каждого дома, знал простую истину: сегодня он не уснёт ещё очень долго, готовясь к бойне в Смирне, до которой осталось немногим больше суток. И, кроме того, в эту последнюю ночь перед Хэллоуином у него было ещё одно дело.
3
Мост Бенджамина Франклина через реку Делавэр, блистающую в конце октября, как серо-голубое, отполированное огромной рукой Господа зеркало, протянулся от одного берега до другого почти на две мили. Ширина пролёта составляла сто двадцать семь футов. В нём было семь полос для автомобильного движения, по которым в это время в обе стороны двигался непрерывный поток машин, и машина, которой управляла Конни, была в их числе.
Конни ехала в штат Пенсильвания из Кэмдена, оставляя за спиной дом, своих друзей, отца и мачеху — и всё ради одного человека, который внезапно ворвался в её жизнь и с тех пор не давал покоя. В машине стояла тишина, прерываемая лишь шумом шин по асфальту и порывистым ветром снаружи. Ветер с реки обдувал окна и лобовое стекло, донося до них брызги с поверхности воды: небо низко нависло над мостом, и только здесь, на подвесных пролётах между тяжёлыми стальными опорами, уходящими глубоко к речному дну, Конни увидела октябрь во всей его мрачной, торжественной красе. Впереди расстилалось красивое полотно багряных, ржавых, коричневых и чёрных деревьев, пёстрое и яркое, напомнившее языки костра. Там, в Пенсильвании, осень была рыжей. В Кэмдене, ближе к Атлантике — серой и коричневой. Посмотрев на холодную, голубую водную гладь, Конни сразу вспомнила глаза Хэла, такие же льдистые и непроницаемые, как недружелюбные воды Делавэра. И, положив руку на шею, Конни с трудом проглотила комок в горле.
У неё ушло два часа на весь путь и полчаса на дозаправку и завтрак на станции уже в штате Пенсильвания. В то время, как Хэл, позавтракав, взялся дома за уборку, Конни только села за свой утренний кофе с молоком. Она купила его в автомате и взяла чили-дог на картонной тарелке, устроившись снаружи за маленьким столиком, обдуваемым холодным ветром с реки. Плотнее запахнув дублёнку, Конни взяла горячий чили-дог озябшими пальцами и откусила первый кусочек, тут же обжёгшись. Подув на сосиску, утопающую в свежей булочке и горчице, она подумала, как сейчас ей не хватает Хэла. И как сильно она хотела бы, чтобы он был здесь, рядом с ней.
Как странно. Они знакомы только несколько дней, а Конни казалось, что знала его всю жизнь. Она коснулась груди и растёрла её, но не потому, что на автозаправочной станции было чертовски холодно, а потому, что там, под кожей, поселилась странная, ноющая боль. Внутри Конни Мун был холод. В то утро она ощутила настоящую тоску. Прежде она тосковала так сильно только по матери, и твёрдо решила одно: она не хочет потерять Хэла, как потеряла когда-то маму.
В Акуэрт она приехала
Она надеялась, что эта встреча многое расскажет о нём, и что она узнает о Хэле столько, что сможет ему помочь. Плотно сомкнув губы и нахмурившись, Конни вела вишнёвый Шевроле по узкому дорожному полотну, по главной улице маленького Акуэрта — города всего-то на двадцать две с лишним тысячи жителей — и высматривала указатель к нужному ей месту. Только спустя полчаса бесцельных блужданий, остановив машину у киоска с газетами, Конни узнала у пожилой продавщицы в кепи, надвинутом на самые глаза, что пансион для стариков находится за городской чертой. Но это был не самый приятный разговор.
— Вы его не там ищете, милочка, — с усмешкой сказала женщина в кепи и добавила. — Совершенно не там. А что же, разве эти стервятники не выдают теперь вместе со своими вшивыми буклетами карту, как к ним можно добраться даже из задницы? М?
— Нет. То есть, не знаю. У меня нет никаких буклетов, — Конни смутилась. Сунув руку в карман дублёнки, она нащупала ребро монеты и решила что-нибудь купить, чтобы незнакомка была к ней подобрее. — Продадите мне свежую газету?
— Да пожалуйста, — та была откровенно груба, и Конни почему-то осталась в уверенности, что это из-за пансиона. — Вот ваша газета. Ну что же, милочка, кого едете сбагривать туда?
— Сбагривать?
Конни свернула газету трубочкой и сунула её под мышку, пытаясь скрыть смущение. Женщина ухмыльнулась, облокотившись на свой прилавок.
— Да, да. Кого туда отправите, чтобы вам жить не мешали? Больно отца? Мать? Бабку или деда, которые больше не могут ходить и обслуживать себя самостоятельно? М?
— Я еду туда навестить свою родственницу, — прозвучало это так, словно Конни оправдывалась. Впрочем, так оно и было. — Дальнюю родственницу.
— Они, конечно, дерут страшные деньги за содержание и вроде как прилично их там кормят, но знаете, что? Старики заходят в эти двери и никогда не возвращаются домой. Так с ними поступают только форменные ублюдки.
Конни вздрогнула и покраснела. Она не хотела слышать, как кто-то пускай косвенно, но называет её Хэла ублюдком. Никакой он не ублюдок. Она была в этом абсолютно уверена и холодно взглянула на продавщицу, словно готовясь защищать человека, которого та даже не знала лично.
— Хотите знать моё мнение? — с вызовом спросила та, явно пропустив слова Конни мимо ушей.
Конни не хотела, но кто бы её спрашивал.
— В такие места, как это, стариков отдают, чтобы они там тихо умирали. Тихо — потому что персонал шума не любит, понимаете меня? — и она недобро улыбнулась.
Конни заметила, что у неё не оказалось двух боковых зубов.
— Я слышала совсем другое об этом пансионе, — свысока заметила она.
— Мало ли, что вы слышали. И от кого? От человека, который сбагрил туда своего старика? Бред собачий, — женщина в кепи фыркнула. — Милосерднее было бы просто удушить бедолагу подушкой ночью, это как по мне. Меньше мучений, меньше страданий, меньше одиночества. Но, если вы считаете иначе, что поделать. Ублюдок, который сдал туда старика, как отслужившую своё рухлядь, будет только талдычить, как ему там здорово и наконец-то не одиноко, что там много других стариков, с которыми он может скоротать время, но, поверьте, ничего хорошего в этом нет, милочка.