Хеллсинг: Моя земля
Шрифт:
— Мы ведем тебя только до ворот, дальше придется самой, — оживает гарнитура. Андерсон спокоен и сосредоточен.
Вообще-то это называется дезертирством. Солдат, который во время фактических боевых действий самовольно оставил пост. А если учесть, что я еще и перешла в подчинение другой военизированной структуре — Католической церкви — это и вовсе может толковаться как измена.
Если, понятно, кому-то захочется это толковать.
Зато я успокаиваю себя тем,
«Что это, мисс Виктория? Зачем вам?» — Уолтер был всерьез обеспокоен, когда я связалась с ним и передала указания. Саботировать их он не решился, но время, конечно, потянул, понимая, что я действую самостоятельно, и никакого приказа Интегры за мной не стоит. В общем-то, и выполнил он мою просьбу, скорее, из уважения к Алукарду. Самый старый его боевой товарищ все-таки.
Лондон, тем временем, живет почти обычной жизнью — наличие вооруженных патрулей, блокпостов и броневиков на каждом перекрестке Сити перекрывается той неестественной, лихорадочной активностью, которую демонстрируют жители. Перебоялись, пересидели дома, а теперь им уклончиво, но официально сообщили, что опасность временно миновала. И все с помощью героического спецотряда «Невинные», само собой.
Вместо настоящих нас в новостных роликах показывали, конечно, кого-то совсем другого, но заметить это было некому.
Так что нынешнее состояние простых — и не очень простых — лондонцев отлично характеризовалось словосочетанием «отсрочка приговора». Зачитали постановление о расстреле, рассказали об ордах кровожадных инфицированных зомби, готовых поглотить Лондон, подготовили — а потом в последний момент сообщили, что казнь откладывается. Доблестные вооруженные силы в очередной раз спасли старушку Британию.
Правда, закрытые чуть ранее границы, на всякий случай, открывать не спешили.
Лондон пах странно. Вчерашний кислый, противный запах ожидания и разъедающего мозг страха почти улетучился, уступив место холодному, влажному воздуху с привкусом металла. Наверное, так мог бы пахнуть старый серый авианосец. Или даже какой-нибудь дредноут, ощерившийся во все стороны своими «большими пушками». Холод, влага, порох, остывший оплавленный металл.
С утра снова было пасмурно, блеклые низкие тучи сочились мелким дождем. От Флит-стрит, где мы встречались с Уолтером, меня подбросили до места люди отца Андерсона. И спасибо, что помогли, я, нагруженная килограммами оборудования, выглядела бы в толпе, мягко говоря, странно. Хотя толп на Темпл-авеню, откуда удобнее всего подбираться к нашей цели, как раз и не было. Деловой, престижный район, что вы хотите.
«С того момента, как ты окажешься внутри, действуй самостоятельно. Мы не будем знать, что происходит с тобой, а ты не будешь знать о наших дальнейших действиях. А значит, не сможешь о них и рассказать. Пользуйся связью осмотрительно и только по крайней необходимости.»
Вблизи Гамильтон-хаус впечатления неприступной крепости, в общем-то, не производит. Серое здание то ли из трех, то ли из четырех этажей, высокая крыша, окна украшены лепниной — но так почти у всех зданий в этом районе. Внутренние помещения — мы их с Андерсоном рассмотрели на ноутбуке детально — тоже сюрпризов таить не должны, все довольно просто и предельно функционально, здание несколько раз перестраивали изнутри, чтобы как можно лучше приспособить к выполнению функций бизнес-центра.
«Моментом начала активных действий с нашей стороны будет считаться произнесенная тобой кодовая фраза. „Не могу понять…“ — внимание всем. „Будьте любезны!“ — начало операции. В случае отсутствия сигналов с твоей стороны в течение двух часов с момента проникновения в дом, операция начинается по моей команде. Как поняла?»
Тактика проникновения внутрь оставлена на мое усмотрение. Андерсон советовал через верхние этажи, дескать, меньше вероятность засады. Уолтер вообще не рекомендовал «впутываться в необдуманные и опасные авантюры». А я вот думаю постучаться в парадную дверь — должна же у Руди быть защита от дурака, какая-то система, помогающая не убивать всех тех, кто попытается войти. Это разумно, а значит, возможно. Значит, я как минимум смогу попасть на первый этаж, а уже оттуда прорвусь наверх, найду Руди, найду Алукарда… Старому немцу хватит двух пуль в голову и остальной обоймы в грудь, а Алукард, надеюсь, хотя бы не будет мешать. Главное — чтобы не мешал, а с остальным я справлюсь сама. Только бы Андерсон не подкачал и сделал все, как оговорено.
«Как поняла меня, Виктория?»
Я игнорирую голоса. Это же они к человеку сейчас обращаются, я ничего не путаю? А я в данный момент не человек. Я пуля, с пустой головой, летящая к цели и готовая раскрыться, попав в мягкие ткани, нанеся повреждения, несовместимые с жизнью. «Холлоупойнт», как такие пули называют американцы, или экспансивные пули, способны нанести «раны, достаточно серьезные, чтобы остановить даже самого непримиримого фанатика», как сформулировало британское правительство, размещая заказ на производство боеприпасов в пригороде Калькутты под названием «Дум-дум».
«Виктория, с тобой все в порядке?»
Это Андерсон тревожится через гарнитуру. Зря он так, я же пуля, а пули не способны думать, и, тем более отвечать. Их задача — добраться до намеченной цели, не свернув в сторону и не отвлекаясь на внешние раздражители. На чей-то голос в ушах, например.
Хотя что мы знаем о внутреннем мире пуль?
Звонка у них нет — не стали портить ненужной дребеденью хорошие дубовые двери. Зато к обеим створкам прикручены медные таблички про то, насколько исторически важен этот дом, наверное. А вверху, уже над дверями, висит и бесстрастно фиксирует все камера. Ну и пускай, я тут ничего плохого не замышляю. Мне бы только войти.
Легкость мыслей какая-то необыкновенная, в голове стоит тонкий стеклянный звон.
За отсутствием звонка, стучу вделанным в дерево медным кольцом, получается неожиданно громко. Вряд ли Руди собственной персоной пойдет мне открывать, хотя с другой стороны, если у него напряженка с личным составом…
Додумать не удается — дверь открывается. На пороге высокий, статный мужчина лет тридцати, курчавые темные волосы, аккуратная бородка, безупречный костюм-тройка от Томаса Люина. И совершенно пустой, вежливый взгляд.