Хевен

Эндрюс Вирджиния

Скажи «прощай» всем страданиям, а также красотам гор: дикой ягоде, пылающим краскам осени, журчанию струй и прыгающей форели, рыбалке вместе с Томом и Логаном.

Скажи «прощай» местам, связанным с воспоминаниями о Кейте и Нашей Джейн, Томе и Фанни.

Скажи «прощай» смеху и слезам, уезжая в лучшее место, более богатое и счастливое.

И плакать не о чем. О чем же я плачу?

Вон отец – стоит себе на террасе и не думает рыдать, а смотрит куда-то в бесконечность, и на лице у него – абсолютное спокойствие.

Кэл

включил зажигание, завел машину, и она так рванулась с места, что Китти бросило на спинку сиденья. Она визгливо воскликнула:

– Потише, ты, дурила несчастный! – А потом мирно добавила: – Я знала, что там будет ужасно. Теперь от этой вони неделю целую не отмоешься. Но зато у нас есть дочка, за этим мы и ехали.

У меня мурашки поползли по спине.

Ничего, все нормально, все хорошо. Я еду навстречу лучшей жизни, в лучшее место, настойчиво повторяла я про себя.

Я думала о том, что наделал мой отец. Распродал своих детей по пятьсот долларов за штуку. Я не видела никаких бумаг при последней сделке и не слышала про цену. Душа отца будет гнить в аду, в этом я не сомневалась ни на миг.

Как я поняла из разговора между Китти и ее мужем, они направлялись сейчас в Уиннерроу, где я всегда и мечтала жить – в крашеном доме недалеко от аптеки Стоунуолла. Там я закончу среднюю школу, поступлю в колледж. Я буду часто видеть Фанни, увижу дедушку, когда он будет приходить в церковь.

Но что такое?

Почему Кэл повернул направо и едет мимо Уиннерроу? У меня комок встал в горле.

– Папа ведь говорил, что вы из долины? – тихим, испуганным голосом спросила я.

– Все правильно, детка, – сказала Китти, обернувшись ко мне с улыбкой. – Я родилась и росла в этом паршивом Уиннерроу. – В своей манере говорить она все больше переходила на деревенский стиль, характерный для горных районов. – Только и думала, как бы свалить оттуда. В тринадцать лет сбежала с шофером грузовика. Поженились с ним, а потом узнала, что он давно уже женат. Мне так стало все противно, я возненавидела мужчин. А потом я встретила моего милого Кэла и влюбилась в него с первого взгляда. Мы женаты пять лет, и все бы хорошо, если бы мы не затеяли ремонт дома, снаружи и внутри. Меня тошнит от свежей краски, я просто болею от всяких паршивых запахов, от всяких лосьонов и прочей ерунды. Пришлось остановиться на белых стенах по всему дому. Белые обои – вроде бы красиво, чисто. Кэл говорит: чистота, стерильность, как в больнице. Вот сама приедешь и увидишь. Какая там красота, у меня все задумано на контрасте цветов. Я правильно говорю, Кэл?

– Конечно.

– Что «конечно»?

– Что красота.

Она погладила его по щеке, потом наклонилась к нему и поцеловала.

– Теперь, когда мы далеко от твоего дома, – продолжала говорить Китти, оперевшись острым подбородком на сложенные руки, – я могу быть с тобой более откровенной. Я знала твою маму, твою настоящую маму, а не эту, не Сару. Да, твоя мама была не просто хорошенькая, а красивая. И как же я ее ненавидела!

У меня перехватило дыхание при этих словах.

– А почему же вы ненавидели ее?

– Потому что она захомутала Люка Кастила. Я еще девочкой нацелилась на Люка Кастила. Он, думала я, и больше никто. Какой же я тогда была идиоткой. Думала, что главное – это красивая физиономия и крепкая фигура. А теперь я ненавижу его, ненавижу до глубины души.

Казалось бы, такое признание должно было поднять мне настроение,

однако нет. Зачем Китти нужна дочь человека, которого она ненавидит?

Значит, я была права: она давно знала отца. И произношение у нее было такое же скверное, как у отца и всех прочих в нашей местности.

– Да, – продолжала Китти странным, довольным, словно мурлыкающим голосом, – я видела твою маму каждый раз, как она приезжала в Уиннерроу. Все городские бабники слюни пускали, увидев ангела Люка. Никто не понимал, как она могла выйти за такого, как Люк. Я так думала, что любовь сделала ее слепой. Бывают такие женщины.

– Помолчи, Китти, – строго сказал Кэл, но Китти пропустила его требование мимо ушей.

– А во мне зуд был по твоему симпатичному папочке. О, любая девица в городе только и ждала, чтобы он залез ей под юбку.

– Китти, хватит, – еще строже произнес Кэл.

Китти, сгорая от нетерпения поговорить, взглянула на мужа, капризно повернулась вперед и включила приемник. Она настраивала его до тех пор, пока не поймала народную, музыку.

Громкое бренчание гитары заполнило салон, разговаривать стало уже невозможно.

Мы проезжали милю за милей, за окном менялись картинки, как на бесконечной ленте цветных открыток. Горы кончились, пошла равнинная местность.

Скоро горы остались далеко позади в виде туманного силуэта. Мы проехали новые мили, и скоро дневной свет начал меркнуть, солнце стало опускаться к горизонту, приближались сумерки. Что-то уж слишком быстро. Может, я заснула и не заметила этого? Так далеко я никогда не заезжала. Маленькие и большие фермы, деревни и городки, бензоколонки, протяженные пространства бесплодной почвы и местами отдельные пятна красной грязи.

Глубокие сумерки окрасили небосклон в смесь розового, фиолетового и оранжевого цвета с примесью позолоты. Такое же небо я видела в горах. Теперь сельская местность, к которой уже привык Мой глаз, осталась за спиной. Пошли дюжинами автозаправочные станции, забегаловки с неоновыми надписями, имитирующими, и неудачно, краски неба.

– Какая красота на небе, – промолвила Китти, глядя в окно. – Люблю ездить в сумерки. Я слышала, что вроде бы это самое опасное время, люди теряют чувство реальности, их тянет мечтать… У меня всегда была мечта иметь много детей, и чтоб один красивее другого.

– Пожалуйста, Китти, не надо, – умоляюще попросил ее муж.

Китти замолчала, предоставив меня собственным раздумьям. Закаты я видела много раз, но ни разу не видела вечерний город. Я даже оживилась, стала глазеть на все подряд и впервые в жизни действительно почувствовала себя деревней. Это не то что Уиннерроу, это был город гораздо больше, такого мне видеть еще не приходилось.

Потом я увидела какие-то золотые арки, и наша машина остановилась, словно ее притянуло магнитом, при этом ни муж, ни жена и слова не сказали, и скоро мы уже сидели за столиком.

– Ты как, наверное, никогда не ходила в «Макдональдс»? – спросила Китти тоном, в котором смешались недоумение и презрение. – Уверена, ты никогда не пробовала жареного «Кентукки».

– А что это такое?

– Кэл, эта девочка вообще ничего не знает. Ничего. А ее отец говорил, она такая умница.

Неужели отец такое мог сказануть? Мне даже смешно стало. Чего ни скажешь, чтобы получить лишние пятьсот долларов.

– Какой тут нужен ум – есть в этих забегаловках, Китти? Хочешь есть – заходи, вот и весь ум.