Хевен
Шрифт:
Я запру это в один из своих рабочих шкафов, а тебе дам второй ключ. И еще я, на твоем месте, постарался бы, чтобы моя жена не увидела этой куклы и вообще всего, что когда-то принадлежало твоей маме. Мне стыдно сознавать, что Китти испытывает ненормальную ненависть к бедной девочке, давно покойной, за то, что та, ничего не подозревая, отняла человека, которого Китти по-настоящему любила.
Это было неприятно, крайне досадно слышать. Я грустно посмотрела на Кэла.
– Кэл, она вас любит, я это точно знаю.
– Нет, не любит, Хевен. Иногда она испытывает во мне некоторую необходимость,
– Но вы же говорили, что любите ее! – воскликнула я, удивленная. Неужели жалость – это то же самое, что и любовь?
– Пойдем в дом, – хриплым голосом сказал Кэл. – Вон машина Китти. Она уже дома, сейчас начнется ад. Ты ничего ей не говори, оставь это мне.
Китти расхаживала взад-вперед по кухне.
– А, вот они! – закричала она, когда мы вошли через заднюю дверь. – И где это вы были? А чего это у вас такой виноватый вид? Что вы делали?
– Ходили в кино, – ответил Кэл, проходя мимо Китти и направляясь к лестнице. – Пообедали в заведении, похожем на ресторан, – это то, что ты терпеть не можешь. А теперь мы собираемся спать. Полагаю, тебе нужно пожелать спокойной ночи Хевен, которая устала, как и я, она же весь дом снизу доверху вычистила.
– Она не исполнила кое-что из моего списка! – выкрикнула Китти. – Она уехала с тобой, а дом оставила в беспорядке!
В одном она была права: я не так уж много убиралась сегодня, потому что и без того все кругом было чисто, да и Китти редко брала на себя труд проверять, убиралась ли я.
Я попыталась было проследовать за Кэлом, но Китти рванулась и схватила меня за руку. Кэл не обернулся.
– Ты, чертова девка, – прошипела она, – ты зачем ставила мой лучший фарфор в посудомойку? И ты разве не знаешь, что я достаю свой «Ройал Дэлтон энд Ленокс», только когда к нам приходят гости? Это посуда не на каждый день! Там края у тарелок отбились, у двух тарелок! И чашки ты составила так, что отбила ручку у одной! А другая вообще разбилась! Я разве тебе не говорила, чтобы ты не ставила чашки, а вешала их?!
– Нет, вы мне про вешать не говорили. Говорили, чтобы я не ставила их друг в дружку.
– Нет говорила! Я тебя предупреждала! Не делай того, чего тебе не велено!
И пощечина. Потом еще и еще.
– Сколько можно тебе говорить?! – И снова пощечины. – Я же тебе говорила, чтобы ты вешала чашки на крючки, там, под полкой!
Крючки я, конечно, видела, но не знала, для какой они цели. И никакие чашки
– Из каких денег, дуреха? Эти тарелки стоят восемьдесят пять долларов за комплект на одну персону. Где ты возьмешь такие деньги?
Я была потрясена. Восемьдесят пять долларов! Откуда я могла знать, что красивые тарелки в стеклянном шкафу в столовой – это только для того, чтобы смотреть на них, а не есть из них?
– Ну что ты за дура такая! Надо же, мою лучшую посуду! Все чашки, блюдца, тарелки и прочее – это же такие деньги! Взять и разбить! Вот идиотка! Деревня! Сволочь!
Она больно схватила меня за руку. Я попыталась вырваться.
– Я больше не буду, мама. Клянусь, больше не буду!
– Еще бы! Только попробуй еще раз!
И сильный удар. Кулаком. В лицо. Потом еще и еще.
Я отпрянула, пошатнулась, теряя равновесие, и почувствовала, как глаз наливается, а нос начинает кровоточить после ее боксерских ударов.
– А теперь давай наверх и сиди в своей комнате весь завтрашний День. Дверь я запру. В церковь не пойдешь. И есть не получишь, пока не спустишься и не попросишь прощения – да так, чтобы я поверила, – за то, что испортила мою самую хорошую посуду, которую надо мыть вручную.
Всхлипывая, я бросилась вверх по лестнице, скорее в комнатку, обставленную мебелью, которую выбирали мы с Кэлом. За спиной у меня раздавались отборные ругательства. Китти поливала самыми ужасными словами «деревенскую нечисть», и мне казалось, что эти слова навечно врежутся в мою память. В коридоре я столкнулась с Кэлом.
– Что случилось? – встревоженно спросил он, поймав меня и заставив остановиться, а потом стал разглядывать мое лицо. – О, Боже! – простонал он, увидев следы ударов и кровь. – За что она тебя?
– Я попортила, ее лучшие тарелки… ручку у чашки отбила… ножик с деревянной ручкой положила в посудомойку…
Он решительным шагом направился вниз, и там я услышала, как Кэл впервые заговорил с Китти на повышенных тонах.
– Китти, если над тобой издевались в детстве, это еще не основание измываться над девочкой. Она старается сделать все как можно лучше.
– Ты совсем не любишь меня, – со слезами в голосе запричитала Китти.
– Нет, люблю.
– Нет, не любишь! Ты считаешь, что я ненормальная! Ты бросишь меня, когда я постарею и стану некрасивой. Ты женишься на другой женщине.
– Китти, пожалуйста, хватит об одном и том же.
– Кэл… Я не хотела… Я никогда не хочу делать ей больно. И тебе тоже не хочу. Я понимаю, что она в действительности не плохая… Просто что-то в ней… Со мной что-то, не понимаю… Кэл, я так хочу тебя сегодня.
Происходившее в их спальне – о, Господи! – сняло у меня всякие вопросы относительно того, почему Кэл так держится за нее, несмотря на пренебрежение со стороны Китти его мужскими достоинствами.
В этой спальне за запертой дверью он у нее становился совсем шелковым. Ему-то Китти не ставила синяков под глазом, не разбивала нос в кровь. Не знаю, что уж она там делала с ним, только наутро Кэл улыбался, глаза его сияли, походка стала легкой.