Хевен
Шрифт:
Мы с Кэлом были друзьями, и я любила его. Он давал мне то, чего у меня никогда раньше не было, – он стал первым взрослым мужчиной, который любил меня, нуждался во мне, понимал меня, и ради него я с радостью отдала бы свою жизнь.
Ко дню рождения он купил мне нейлоновые чулки и туфли на высоких каблуках, и, когда Китти отсутствовала дома, я стала учиться ходить на каблуках. Это было все равно что учиться ходить заново. Ноги стали какими-то другими, длинными. Теперь, в нейлоне и на высоких каблуках, я стала иначе чувствовать свои ноги, считала их красивыми и то и дело старалась выставить их так, чтобы посторонние могли полюбоваться ими. Кэл от этого смеялся. Разумеется, новые туфли и чулки мне приходилось прятать в полуподвале, куда Китти в одиночку заходить не решалась.
Весна в Атланту пришла быстро. Благодаря вложенному нами с Кэлом труду наш двор оказался самым красивым в Кэндлуике. Китти была лишена удовольствия наслаждаться садом во дворе, потому что над цветами жужжали пчелы, по земле ползали муравьи, а на паутинках раскачивались крошечные гусеницы, которые попадали ей в волосы. Однажды червячок упал ей на плечо, так она подняла такой визг!
Китти боялась темных углов, где могли прятаться пауки и тараканы. От муравьев на земле она впадала в панику, а от муравьев на кухне могла потерять сознание. Она визжала, когда муха садилась ей на руку, а если в спальне оказывался комар, она глаз не могла сомкнуть, поднимала всех нас на ноги и требовала поймать эту «проклятую тварь».
Темноты Китти боялась, червяков боялась, грязи, пыли, микробов боялась, заболеть боялась, и вообще чего она только не боялась.
Когда Китти становилась совсем несносной и слишком придирчивой, я скрывалась в своей комнате и доставала книги, которые взяла на дом из школьной библиотеки. И забывалась в мире Джейн Эйр и «Грозового перевала». Я читала и перечитывала эти две книги, а потом пошла в библиотеку и разыскала биографии сестер Бронте.
Потихоньку я стала оттеснять своими любимыми книгами выставку керамических зверюшек Китти. Принесла из полуподвала куклу и каждый день доставала ее из нижнего ящика туалетного столика и любовалась ее восхитительным личиком, все больше укрепляясь в решимости найти однажды родителей своей мамы.
Иногда я пробовала примерить наряды моей мамы, но они были старыми, потерявшими прочность, и я решила, что лучше им лежать на своем месте и ждать того дня, когда я поеду в Бостон.
Том писал мне длинные письма, Логан тоже писал, но в его письмах не было особых новостей для меня. Я продолжала время от времени писать Фанни, хотя она и не отвечала. Я жила в таком тесном, таком ограниченном мирке, что стала ощущать отсутствие живого контакта со всеми – кроме Кэла.
Но все-таки во многих отношениях жизнь моя стала легче. Домашняя работа, которая раньше пугала меня своей сложностью и обилием указаний, перестала быть такой давящей. Казалось, я родилась с миксером в одной руке и пылесосом в другой. Электричество теперь стало частью моей жизни, и, честно говоря, мне казалось, что так было всегда. С каждым днем я все больше привязывалась к Кэлу – моему спасителю, другу и наперснику. Он был моим воспитателем, моим отцом, Моим напарником во время посещения кино и ресторанов. Мальчики в школе уже прекратили приглашать меня на танцы и в кино. Как я могла бросить Кэла одного, если он однажды сказал:
– Хевен, если у тебя будет напарник для походов в кино, то с кем же я буду ходить? Китти терпеть не может кинофильмов, а мне кино нравится. Китти не любит таких ресторанов, которые нравятся мне. Пожалуйста, не бросай меня ради каких-то там мальчиков, которые не оценят тебя по достоинству, как я. Позволь мне ходить с тобой в кино. Обойдешься без мальчиков, а?
Его вопрос вызвал у меня странное чувство вины, как будто я обманываю его уже одним тем, что думаю о таком человеке, с которым мне хотелось бы встречаться. Я все время считала, что Логан так же верен мне, как я ему. И тем не менее я не могла не сомневаться: а так ли это? На мальчиков я смотреть перестала, чтобы не подавать им надежды и быть верной своему единственному и надежному другу.
Мне не хотелось расстраивать Кэла, и я выполняла его просьбы: ходила с ним, куда он хотел, надевала то, что он выбирал, делала такую прическу, какая ему нравилась. И все время мое негодование поведением Китти росло и росло. Это из-за нее мне достается такое повышенное внимание со стороны Кэла. Конечно, Кэл был замечательным человеком, но мне иногда становилось не по себе (я даже испытывала чувство вины), особенно когда в глубине его глаз зажигался странный огонек, словно я ему очень нравилась.
Мои школьные подружки начали поглядывать на меня с непонятным любопытством. Может, они знали, что я хожу с Кэлом по кино, ресторанам и паркам?
– У тебя есть дружок на стороне? – спросила меня как-то Флоренс, моя лучшая подружка. – Расскажи-ка мне о нем. Ты позволяешь ему, как бы тебе сказать, все, что он хочет?
– Нет! – возмутилась я. – К тому же у меня никого нет.
– Ну-у, это уж чересчур! Ты вон даже покраснела! Неужели покраснела?
Я пришла домой и принялась гонять пыль, поливать бесчисленные растения и заниматься прочими делами, которым не было конца, и все время у меня в голове неотступно крутился вопрос: почему я покраснела? Я чувствовала в себе какое-то необъяснимое волнение, мое тело словно просыпалось ото сна, испытывая в самые неожиданные моменты доселе ощущения незнакомые. Однажды в ванной, одетая в бикини, я посмотрела на себя в зеркало и от одного этого почувствовала в себе любовное томление. Я испугалась, потому что мне показалось нездоровым испытывать такие ощущения от вида собственного обнаженного тела.
Такой необъятной груди, которой гордилась Китти, у меня, конечно, никогда не будет, но и то, что я имела, вполне, похоже, соответствовало моему возрасту и росту. В талии я похудела до двадцати двух дюймов, а в росте, казалось мне, я никогда не буду выше своих пяти футов и шести с половиной дюймов. Вполне достаточно, говорила я себе. Больше не надо. Мне вовсе не хотелось быть гигантом наподобие Китти.
За несколько месяцев до своего, столь ненавистного ей, тридцать седьмого дня рождения Китти начала заглядывать в календари, страдая от надвигающегося среднего возраста. Этот факт поверг ее в глубокую депрессию. Когда же Китти впадала в депрессию, нам с Кэлом нужно было как-то реагировать, иначе мы рисковали быть обвиненными в черствости и безразличии. Кэл был подавлен тем обстоятельством, что, испытывая постоянное желание к Китти (она сама все время провоцировала его и дразнила), он постоянно наталкивался на ее отказ.
– Нет, нет и нет! – кричала ему Китти. – В другой раз… Завтра…
– Скажи уж лучше «никогда» – и дело с концом! – кричал в ответ Кэл. Он сбегал от нее в полуподвал, хватался за электропилу и вымещал свою ярость на посторонних предметах, чтобы гнев не достался Китти.
Как-то я последовала за Китти в ванную – в надежде поговорить с ней как женщина с женщиной, но Китти занялась разглядыванием себя в зеркале.
– До чего же противно стареть! – простонала она, пристально вглядываясь в черты лица, освещенные мощным театральным светом ванной комнаты.
– Я не вижу у тебя никаких морщинок, мама, – вполне искренне сказала я.
В такие моменты, когда Китти была более-менее похожа на нормальное человеческое существо, она мне больше нравилась. Иногда, если я ошибалась и называла ее просто Китти, она не требовала, чтобы я поправила себя. Правда, каждый раз меня удивляло, почему это она вдруг не требует прежнего уважительного обращения к себе.
– Скоро надо домой поехать, – тихо произнесла она, еще внимательнее вглядываясь в зеркало. – Это неправильно, как я поступаю с Кэлом. – Китти изобразила на лице широкую улыбку и стала смотреть, нет ли пожелтевших зубов, как там десны, потом стала перебирать волосы в поисках седых волос. – Надо вернуться на родную землю – чтобы они там меня увидели, пока я еще хорошо выгляжу. Внешность – это не навечно, как я раньше думала. В твои годы я считала, что никогда не постарею. Я тогда о всяких морщинках и не задумывалась. А теперь только о них и думаю и ищу все время.