Хейсар
Шрифт:
«Я поступил правильно…» — очередной раз повторил я, с хрустом сжал кулаки и прозрел: холод в голосе Мэй был следствием моего малодушия: в тот момент, когда ей была нужна моя поддержка, я сосредоточился на своих ощущениях и просто сбежал! Оставив ее наедине со своей болью!!!
Удар пятками, который должен был подстегнуть моего коня, оказался сильнее, чем надо — почувствовав, что я подался вперед и отдал повод, Арсат сорвался в галоп и, в мгновение ока пронесшись мимо кобылки Мэй, чуть было не слетел с дороги.
Торопливо отклонившись назад, я принял на себя поводья. Тоже слишком резко — конь остановился как вкопанный, а потом недовольно заржал и попятился назад.
Дождавшись,
— Нам надо поговорить…
Мэй мазнула по мне равнодушным взглядом и, не сказав ни слова, проехала мимо…
…На вершину перевала, с которого открывался вид на Шаргайл, подъехали в час вепря, когда солнце уже скрылось двуглавым пиком Ан’гри и высоченные дома — башни хейсарской столицы сияли светом, отраженным от заснеженной вершины Тен’гри [120] .
120
Тен’гри — дословно «свеча заката».
Этерия Кейвази, явно никогда не видевшая ничего подобн ого, всплеснула руками и восхищенно заохала, хейсары и хейсарки гордо задрали подбородки, а Мэй закусила губу и подняла кобылку в галоп. Словно стараясь побыстрее добраться до гостеприимного дома рода Аттарк.
Конечно же, ее женихи и я рванули следом, и через какие-то десять минут оказались перед границей города — Бараньим Лбом, камнем высотой в четыре человеческих роста, рядом с которым нас дожидались воины головного дозора.
Мэй порывалась ехать дальше, но Ночная Тишь, вовремя поймавший ее кобылку за поводья, убедил ее подождать остальных. Кстати, не без труда.
Минут пятнадцать, которые потребовалось Ваге, Этерии Кейвази, хейсаркам и воинам хвоста, чтобы спуститься с перевала, показались мне самыми долгими минутами в жизни — за все это время Мэй, находящаяся в трех шагах от меня, не удостоила меня ни единым взглядом.
Теперь, когда я понимал причины ее обиды, фраза «я поступил правильно» уже не успокаивала. И я сгорал от стыда при каждом движении ее головы.
Когда подъехали остальные, стало чуточку легче — Вага подал своим воинам какой-то знак, и отряд довольно резво перестроился: Крыло Бури оказался первым, за ним — Мэй и баронесса Кейвази, следом — трое женихов, потом я, обе хейсарки и два воина, обычно выполнявшие роль лба.
Воины хвоста, догнавшие нас самыми последними, забрали у Тиль повод кобылки, везущей тело Даратара, и отвели ее на половину перестрела назад. Потом выхватили из ножен мечи и одновременно положили их поперек седел.
Убедившись, что отряд выглядит так, как полагается, Вага вскинул взгляд к небу, прикрыл глаза, словно вознося молитву Богу — Воину, и первым подал коня вперед…
…Хейсарская столица отличалась от любого города Вейнара, как небо — от земли: на ее улицах было чисто; в подворотнях и переулках — если можно назвать таковыми широченные проходы между стенами сарти — не было ни пьяных, ни нищих, а встречные горожане передвигались с таким достоинством, словно были дворянами невесть в каком поколении. Впрочем, о чем это я? Здесь, в Шаргайле, слово «белый» относили исключительно к цвету. А мужчин делили на две категории: воинов и невоинов. Кстати, к последним они относили практически всех долинников, делая исключение лишь для Мастеров Меча и других видов оружия.
Это можно было прочесть во взглядах вездесущих мальчишек: первое, что они делали, угадав во мне чужака, — это перебегали на правую сторону дороги и вставали на цыпочки, чтобы рассмотреть оружие, висящее у меня на поясе.
Те,
Впрочем, последних было немного — по моим ощущениям, определить ранг воина здесь мог даже ребенок, только что оторванный от материнской груди [121] …
121
В Шаргайле детей кормят материнским молоком до трехлетнего возраста.
Кстати, как оказалось, в Шаргайле у любопытства мальчишек был свой предел. Или границы? В общем, стоило Ваге свернуть в широченный переулок, исчерченный тенями сразу трех Орлиных Гнезд, как от нашей свиты не осталось ни слуху ни духу!
— А почему сбежала детвора? — удивленно поинтересовалась Этерия Кейвази. И, услышав сразу три предупредительных шепотка, прикусила язык.
Как оказалось, вовремя: буквально через пару ударов сердца Вага остановил коня и негромко приказал:
— Спешиваемся… Все… Медленно и с достоинством…
Спешились. Выстроились в том же порядке. И по команде пошли дальше. Оставив с конями воинов лба.
Крыло Бури не шел, а плыл. Широко развернув плечи и вскинув голову так, как будто пытался пронзить взглядом скло ны Ан’гри и увидеть спрятавшееся солнце. Все остальные пытались ему подражать. За исключением разве что меня — я смотрел не на склон Свечи Рассвета, а на спины женихов Мэй. И выбирал место, куда мог бы вонзиться клюв моего чекана.
Увы, мои мечты оборвались достаточно быстро — минуты через полторы мы прошли через распахнутые настежь ворота одного из сарти и оказались во внутреннем дворе. Перед тремя с лишним десятками воинов в угольно — черных бурках и хеттах [122] , по случаю торжества украшенных перьями.
122
Хетт — местное название головного убора хейсаров — войлочной шапки без полей, которые по большим праздникам украшаются пером ловчих птиц.
Кое — какое представление об обычаях хейсаров у меня было, поэтому я, на время забыв о своих «мечтах», сразу же нашел могучего и кряжистого, как тирренский дуб, старца, ошую [123] от которого стоял до безумия гордый собой подросток с ловчим соколом на правой руке, и вгляделся в его лицо.
Старейшина рода Аттарк выглядел лиственей эдак на сорок. И пусть морщин на его челе было предостаточно, но ни в его глазах, ни в членах не наблюдалось и тени слабости.
123
Ошую — слева.
Нет, двигаться он не двигался, но я чувствовал, что его руки не забыли тяжесть меча, а ноги способны бросить тело в бой ничуть не медленнее, чем мои.
Оглядев нас цепким и не особо радушным взглядом, воин едва заметно шевельнул бровью, и Вага, до этого момента изображавший статую, склонил голову в знак приветствия:
— Силы твоей деснице и зоркости твоему взору, аннар!
— Легка ли была твоя дорога, сын? — с легкой угрозой в голосе пророкотал старейшина.
Крыло Бури отрицательно покачал головой и тяжело вздохнул: