Хильдегарда Бингенская
Шрифт:
Такие слова трудно воспринять безоговорочно и сразу. Хильдегарда говорит о своей тревоге, но настаивает на том, что данное ей повеление было, совершенно очевидно, непререкаемо: «Как же это сделалось? Трудно плотскому человеку уразуметь подобное, но случилось так: по прошествии юности, достигнув зрелых лет, когда приобретается совершенная сила, я услыхала глас с неба, говоривший: “Я есмь Свет живой, просвещающий всякую тьму. Человека, которого Я избрал и, как Мне было угодно, чудным образом посвятил в великие чудеса, Я отделил от древних людей, видевших во Мне многие тайны. Но Я распростер его на земле, дабы он не превознесся надменностью духа своего. Мир не познал от него ни радости, ни услады, ни помощи ни в чем, что дано было ему в принадлежность, ибо Я лишил его всякого дерзновения и упорства, оставив в боязни и ужасе от своих скорбей. Ибо он страдал до самой глубины плоти своей, терпя пленение духа и чувств, терпя великие телесные страсти; никакой безопасности ему не осталось, но во всем вокруг себя он видел себя виновным. Ибо Я затворил его разоренное сердце, чтобы дух его не превознесся гордыней или тщеславием, но чтобы он находил
«Я же, – продолжает Хильдегарда, – видев и слышав все это, сомневалась и боялась неверно уразуметь и из-за разноречивости человеческих слов долгое время отказывалась писать, не по упрямству, но по смирению, пока не была к этому принуждена на ложе скорби, на котором распростерлась, пораженная язвой Божией так, что занемогла многими недугами сразу. Я испросила и обрела [ответ] в свидетельствах благородной молодой девы доброго нрава, а также мужа, к которому я, как уже говорила, втайне прибегала за советом, и приступила к писанию. И пока я это делала, ощущая великую глубину [священных] книг, я восстала от одра болезни и вновь обрела силы. Посвятив этому труду десять лет, я едва смогла завершить его. Во дни Генриха, архиепископа Майнцского, и Конрада, короля Румынского, а также Конона, аббата обители Святого Дизибода, во времена Папы Евгения мне были явлены эти видения и написаны эти слова. И я сказала и написала не по склонности моего сердца или иного кого из людей, но так, как я видела их в небесном видении, как слышала и приняла сокровенные тайны Божии. И вновь услышала я голос с неба, говорящий: «Возопи же и напиши так».
Язык видения удивителен. Удивительно, прежде всего, это слово – «человече», то есть человеческое существо, человеческое создание. Оно свидетельствует, что Хильдегарда действительно была призвана пророчествовать, быть устами Бога, лишь воспроизводя слова, которые ей диктуются. На этом она будет настаивать всю жизнь, утверждая, что не говорит ничего, что исходило бы от нее самой, но лишь передает то, что глаголет «Свет живой».
Это предисловие к первой книге, написанной Хильдегардой, говорит о важнейшем повороте в ее жизни, которая с этих пор примет новое направление. Момент этого поворота можно определить довольно точно. На составление первой книги, которую она назвала «Scivias» – «Познай пути [Господни]», ушло десять лет. То есть она работала над ней примерно с 1141 по 1151 годы. Но книга отнюдь не была единственным занятием Хильдегарды, которая на протяжении этого времени занималась множеством других дел и начала ту неутомимую деятельность, которая была ей так присуща.
Некоторые из рукописей Хильдегарды иллюстрированы. В частности, в великолепном томе ее третьего сочинения, хранящемся в Государственной библиотеке в Лукке, есть десять прекрасных иллюстраций на всю страницу, изображающих видения монахини. Внизу, под главным образом, в небольшом украшенном квадрате, мы видим саму Хильдегарду с лицом, обращенным вверх, откуда на нее сходят потоки пламени. Она сидит на стуле с высокой спинкой перед пюпитром и держит в руках таблички для письма, где, вероятно, поспешно записывает видение, которое ей предстоит потом изложить более подробно. Она одета в черное платье, поверх него наброшена коричневая накидка, под которой угадывается белая котта 3 . Рукава охватывают запястья обеих рук – той, которая держит таблички, и той, которая пишет. Таблички имеют совершенно обычную форму и сделаны из черного воска, и на каждой можно различить две колонки. Прямо перед Хильдегардой – монах, сидящий, как и она. Он пишет гусиным пером на свитке пергамента, который, по обычаю того времени, линован. Этот весьма немолодой монах, по-видимому, Вольмар. На некоторых иллюстрациях, в том числе на первой миниатюре луккской рукописи, за спиной Хильдегарды мы видим стоящую монахиню, явно более молодую, в длинном черном платье, с белым покровом на голове, из-под которого виден другой, черный, ниспадающий набок. Очень возможно, что это Рихарда – монахиня Бингенского монастыря, которую Хильдегарда, по ее собственным словам, любила, «как Павел любил Тимофея».
3
Котта (франц. cotte) – европейская длинная верхняя одежда с узкими рукавами, заменившая в Средние века тунику. – Прим. ред.
Таков отныне образ Хильдегарды. Суть ее жизни сосредоточилась на том, чтобы принимать и передавать то, что говорит ей «Свет живой». Монах Вольмар, ее исповедник и – вероятно, не без посредничества Ютты – ее первое доверенное лицо, будет ее секретарем вплоть до своей смерти, то есть до 1165 года. Скорее всего, именно благодаря ему монахи монастыря Дизибоденберг окажутся посвященными в новую деятельность аббатисы и в ее видения. Это не могло не вызвать беспокойства у церковных властей, в том числе у аббата самого монастыря, Конона. Он сообщил о своих опасениях Майнцскому архиепископу Генриху, управлявшему епархией, к которой принадлежал его монастырь. Несмотря на благоприятные отклики о содержании видений, и тот, и другой были ими смущены. В это время, в конце 1147 года, начинаются разговоры о желании Папы Евгения III созвать в Реймсе Собор. Для подготовки Собора он намеревался провести синод в Трире. К тому моменту тексты Хильдегарды уже составляли начало ее первого труда – «Scivias». Это стало подходящей возможностью для того, чтобы представить на суд собравшихся священнослужителей труд монахини, сподобившейся откровения.
Великолепным местом для синода был этот город Трир, о котором в наше время любят говорить как о древнейшем городе Германии. Знаменитые Черные врата, «Porta Nigra», еще и сегодня свидетельствуют о его древности. Они были частью укреплений, возведенных императором Константином, который до 316 года жил в этом городе вместе со своей матерью Еленой, ставшей потом одной из христианских святых. В их эпоху Трир был важнейшей митрополией Римской империи. Поскольку он был узлом, через который проходили самые активные пути сообщения, средоточием легионов, которые квартировали там на случай отпора варварским набегам, и к тому же речным портом на правом берегу Мозеля, он оставался императорской резиденцией до конца IV в. В прекрасном здании современного кафедрального собора еще можно различить общий план храма, возведенного Константином и образующего нечто вроде ядра строения. Дважды разрушенный – франками в VII в. и норманнами в конце IX, – он был перестроен в 1037 году. Приезд Папы стал подходящим случаем для того, чтобы его расширить и устроить новый алтарь в восточной части. В то же время архиепископ Хиллин решил купить то, что до наших дней носит название «Aula palatina» – бывший дворец Константина, превратившийся к тому времени в руины. Он был отчасти восстановлен, чтобы послужить местом встречи церковнослужителей, собравшихся на синод.
Чтобы оценить важность этого синода, надо вспомнить о долгих распрях, кипевших на германской земле между Римскими папами и императорами, которые не соглашались отказываться от своих привилегий и привычек, сложившихся в эпоху Каролингов, и продолжали вмешиваться в назначение епископов и аббатов монастырей. Реформа, проведенная деятельным Папой Григорием VII, была принята лишь двадцатью годами раньше, в 1123, во время соглашения, получившего название Вормсского конкордата. Однако Папа Евгений III, созвавший синод, был цистерцианцем, воспитанником Клерво, то есть самого святого Бернарда. Для этого понтифика святость оставалась главной заботой в исполнении его обязанностей. Целью собора, который он созовет в Реймсе, будет утверждение тенденции к реформе Церкви, начавшей проявляться после Григория VII.
Итак, представительное собрание состоялось в Трире в конце 1147 года. Вероятно, контраст между внушительным собранием – епископами, кардиналами, аббатами монастырей – под председательством самого Папы (в числе присутствовавших был и Бернард Клервоский – бесспорный авторитет в христианском мире; его влияния оказалось достаточно, чтобы несколькими годами раньше погасить волнения, вызванные схизмой Анаклета) и маленькой худенькой аббатисой неприметного монастыря с берега Рейна, удостоившейся, по ее словам, Божественных видений, был разительным. По требованию архиепископа Майнцского Генриха и аббата монастыря Святого Дизибода Конона Папа назначил двух прелатов, которые должны были поехать на место и лично посетить Хильдегарду, расспросить о ее поведении, привычках и писаниях. Этими прелатами стали епископ Вердена Альберон (или Оберон) и его викарий по имени Адальберт.
Оба отправились в монастырь Святого Дизибода. Результаты опроса оказались удовлетворительными, и они доставили в Трир уже написанную часть «Scivias». За этим последовала удивительная сцена, три столетия спустя восхищавшая аббата Спанхейма Иоганна Тритхейма (известного эрудита, собравшего в своей библиотеке больше двух тысяч рукописей и описавшего жизнь Хильдегарды, предварительно изучив все доступные источники). «Публично, перед лицом собравшихся, Папа прочел сочинения девы. Он сам исполнял служение чтеца и огласил значительную часть написанного труда. Все слышавшие слова сего писания, исполнившись восхищения, единодушно воздали славу всемогущему Богу». Папа, читающий перед огромным собранием труд маленькой монахини, до тех пор никому, кроме ближайшего окружения, не известной, – действительно необычайное зрелище. Автором заключения, сделанного после этого слушания, считается святой Бернард: «Следует остерегаться угасить столь дивный свет, зажженный Божественным дыханием».
После заседания Евгений III лично написал Хильдегарде. Его письмо положило начало переписке Хильдегарды, которая отныне сделается важной частью ее жизни. Оно стало первым в длинном списке писем: даже неполное современное издание «Patrologiae Latina» включает в себя 135 писем из их числа (на каждое имеется ответ) и занимает не меньше 240 убористых колонок этого издания. «Мы восхищены, дочь моя, – пишет Папа, – и восхищены сверх всяких ожиданий тем, как Бог являет в наши дни новые чудеса, изливая на тебя Духа Своего, и ты, говорят, видишь, разумеешь и описываешь многие сокровенные вещи. Мы узнали об этом от людей, достойных доверия, видевших тебя и беседовавших с тобой. Что же сказать нам, обладающим ключом ведения, коим можем отверзать и замыкать, и по неразумию своему пренебрегшим и не сделавшим сего? Итак, мы сорадуемся с тобою о благодати Божией. Мы приветствуем тебя и обращаем сие [приветствие] к твоей милости, дабы ты знала, что Бог противится гордым, а смиренным дает благодать (см. Иак 4). Сохраняй же благодать, которая в тебе пребывает, да восчувствуешь, что открывается тебе в духе, и со всяким благоразумием опишешь это всякий раз, как слышишь. (…) “Отверзи уста твои, и Я наполню их” (Пс 70)». В заключение он прибавляет: «То, что ты дала нам знать о месте твоего пребывания, открытом тебе в духе, сие с нашего позволения и благословения и с благословения твоего епископа, – да будет так; живи со своими сестрами по уставу святого Бенедикта в той обители».