Химера воспитания
Шрифт:
Понятно, что у последнего спортивной формы не было.
Ни в прямом, ни в переносном смысле.
Не беда.
Братья, покопавшись в своих запасниках, выделили своему новому другу все необходимое.
Познакомили со своим тренером.
«А поворотись-ка, сынку, экий ты худой какой!», – была его первая, почти по гоголевскому Тарасу Бульбе – реакция на анатомо-морфологические параметры Вовы Ш.
«Ну, ничего. Были бы кости, а «мясо» нарастет. Руки длинные. Координация есть. Будешь стараться –
Вове Ш. очень хотелось сказать, что он очень, очень будет стараться.
Что будет стараться так, как никто никогда не старался.
Но – постеснялся.
Понял, что среди настоящих мужчин многословие не в чести.
По древней славянской традиции: «Не хвались, на рать идучи,…».
После тренировки братья-чемпионы и Вова Ш. шли вместе.
Вместе подошли к калитке подворья, где проживал Вова Ш. со своими родителями и младшей сестренкой.
«Ты погуляй пока. Мы быстро», – сказал старший из братьев.
И – действительно.
Буквально через несколько минут братья вышли.
За ними вышел стодвадцатикилограммовый двухметровый детина, весь в «наколках», самая приличная из которых: «Нет щастья в жизне», – папаша Вовы Ш.
О чем там у них был разговор, в какой форме он проистекал, можно лишь догадываться.
Только глаза у вышедшего на крыльцо своего дома папаши были растерянные и даже, можно без преувеличения сказать, несколько ошалевшие.
Как у персонажей гоголевского «Ревизора» в финальной сцене пьесы.
Немой сцены.
А теперь – некоторые комментарии к ней.
И, кстати, ко всем тем странностям, свидетелем и участником которых в этот день был Вова Ш.
А также – к тем необычностям и непривычностям, по крайней мере, для обычного человека, живущего в привычных для него социальных координатах, где воспитующие воспитывают невоспитанных трудновоспитуемых, или же, по крайней мере, пытаются это делать, или же – делают вид, что пытаются: «Ведь все равно бесполезно».
Как только возник вопрос: «Быть или не быть Вове Ш. в 4-м «Г» классе школы № NN?», – Екатерина Александровна собрала всю необходимую информацию об этом ученике.
Из разных источников.
Интересовало ее, прежде всего, почему он такой?
Выяснилось, что папаша Вовы и его младшей сестренки – немного поседевший и много «отсидевший» – регулярно и с остервенением бил и Вову, и его сестру, и их маму.
Бил специально предназначенным для этого куском резинового шланга – чтобы следов избиения не оставалось на теле истязаемого.
Бил как по любому поводу, так и без оного.
Просто так.
Чтобы сорвать всю свою злость.
За свою неудавшуюся жизнь.
Вову же к тому же – в качестве воспитательного «know how» – закрывал на ночь в «туалете типа сортир», ведь все «удобства» у них были во дворе.
Там, кстати, и состоялось знакомство Вовы Ш. с повестью Джека Лондона «Белый клык», проколотой и повешенной на гвоздик в качестве туалетной бумаги в «отхожем месте».
После такой «отсидки» завтрак Вове не полагался.
И возненавидел тогда этот человек весь Мир.
И – все человечество.
Безотносительно к тому, прогрессивное оно или же, наоборот, регрессивное.
Глядя на других детей – хорошо одетых, вкусно и сытно накормленных, ухоженных, благополучных, идущих в школу с красивыми ранцами, в которых среди книжек-тетрадок умещалась еще и красивая спортивная форма «на физкультуру», и аппетитный завтрак, – Вова Ш. готов был завыть, со всей неизбывной тоской, как Белый Клык на Луну.
В этом невыразимом и беззвучном вое его душ'u сосредоточилась вся невысказанная мировая скорбь Человека, вся его злость на беспредельную несправедливость Мира людей, с брезгливым равнодушием отторгающего ни в чем не повинного изгоя.
Разве же Вова Ш. виноват, что у него такой отец?
Разве мог он что-то изменить при своем рождении?
Разве был у него выбор?
Так за что же теперь люди так относятся к нему, будто именно он виноват во всех последствиях своего, такого неудачного, рождения?
Ведь он, как и каждый другой Человек, хочет быть любимым и готов любить!
А его лишь либо ненавидят, либо – презирают, либо – брезгуют им.
И взбунтовалась его душа!
И вскрикнула от невыносимой боли его униженная и оскорбленная любовь к людям.
«Ах, так?!», – выдохнула она, – «Ну, погодите!».
И пошла Вовина душа вразнос.
И пустилась она «во все тяжкие».
И «допустилась» бы она, и «доопустился» бы Вова Ш. до того, что стал бы заурядным уголовником.
И – в конце концов, умер бы от туберкулеза «на зоне».
Либо – в «лихие девяностые», – будучи «пушечным мясом» при «разборках» бандитских «бригадиров» получил бы в перестрелке «девять граммов в сердце».
На очередной «стрелке».
Либо спился бы окончательно, и окоченел бы «по пьяному делу» холодной ночью под каким-нибудь забором.
А может быть, повесился бы.
От неизбывной тоски и отчаяния, выпив перед этим для храбрости бутылку дешевого теплого пива.